— Допустим. Ты придёшь?
— А? Да, приду. Поэтому не уходи.
И положил трубку.
Я впервые услышал такого Андрея. Его слова прозвучали масштабно и важно.
Мне совсем нельзя отлучаться с площади?
Опять осматриваюсь. Сегодня знакомых нет. Одна малышня.
Решаю, что пока есть время, съездить за водой.
Поведение Андрея заинтриговало. Теперь я никуда с площади не денусь, пока не увижу его и не узнаю, что ему нужно. Это связано с судом? Тогда могли бы поговорить по телефону.
Вспоминаю, с каким упорством он хотел поговорить со мной в мае. Похоже. Немного. Только мы уже поговорили на эту тему. Появилась новая? Нужно кому-то вправить мозги некрасивыми словами?
Если бы так работало.
Проходит пятнадцать минут. Ожидание утомляет. Поэтому я делаю пару-тройку кругов и возвращаюсь на место. Там катаюсь на заднем колесе, запрыгиваю на бордюр, почти слетаю. Пробую другие движения, урезая время. Ноуз пик до сих пор ощущается неестественным. При повторном прыжке поскальзываюсь и неудачно приземляюсь.
Встаю и отряхиваю руки. Проверяю время. У Андрея в запасе двадцать минут. Надо припугнуть его тем, что в следующий раз мы точно увидимся только в суде. Если подумать, звучит как предупреждение, которое говорит: «А потом…», но является, по сути, завершением.
Поднимаю бэху.
Цепляюсь за «завершение». Оно кажется внушительным и вполне драматичным. На этом история Дрочильщика должна получить точку.
Это, правда, будет точка? Или это – одна из тех точек, за которой идёт продолжение?
Усмехаюсь, смотря в плитку. Стоит подумать.
— Вадим, — я, не осмысляя голоса, поднимаю голову и сжимаю бэху, как если бы она была моей тростью. — Привет, — Коля вздыхает с облегчением. Его взгляд долго не держится на мне. Он пытается его удержать, но не получается.
А я понимаю, что не могу ничего сказать. Слова застряли. От удивления. От того, что я не должен был увидеть Колю перед собой.
Бросаю взгляд по сторонам. Матвиенко нет.
Впервые думаю: «Было бы хорошо, окажись он здесь». Забрал бы всё внимание себе.
Было бы хорошо.
Опять смотрю на Колю и отвожу глаза. Даже не знаю, что сказать. Губы двигаются, как у рыбы, вздрагивают, а взгляд скачет туда-сюда. Веки, кажется, мешают – мелькают и закрываются не до конца.
Чёрт.
Плохо. Слишком плохо.
Забываю дышать. Как вспоминаю, делаю несколько осмысленных вздохов. И повторяю сначала: смотрю на него, будто из-под низа. Растерянного. Растрёпанного. С красными пятнами на лице и шее. Он всегда так краснел: смущаясь, стыдясь, замерзая, в жару, от тяжести. Он стал выше, набрал массы, дал волосам отрасти.
Больше в нём ничего не изменилось.
— Тебе что-то надо? А, — в голове мелькает окончание прошлой встречи, — из-за Матвиенко? Ну, извиняться я не буду, — только подумаю, что я решился где-то такое сказать, как растягивается улыбка. Не быть такому.
— И не надо, — отвечает Коля. — Я не из-за него пришёл.
Чёрт. С таким упорством он всегда отстаивал своё мнение. Защищал меня.
— Из-за чего тогда? — улыбка распадается. Я жму губы.
То ли из-за моего взгляда, то ли по своим причинам, Коля готов был дать ответ, но не мог.
— Если нечего сказать, я пойду, — и говоря это, я чувствую облегчение.
Но, когда Коля хватает бэху за руль и сидушку, под грудиной пробегает многоножка, задевая нервы каждой конечностью.
— Не уходи. Пожалуйста.
Он всегда говорил «пожалуйста», когда просил о чём-то. Чаще из вежливости. Сейчас речь о вежливости не шла.
— Из-за тебя, — не сразу выговаривает. — Я здесь из-за тебя.
С непониманием смотрю. Прямо в глаза. Карие. Я понимаю это до того, как замечаю цвет.
— Я приехал, — «что за глупость?» – думаю я, — потому что хотел… потому что надо было, — не может сказать.
— Отпусти, — встряхиваю бэху.
Я не выдержу, если Коля скажет то, что я додумал.
Быть такого не может… Просто не может.
Коля, нехотя, подчиняется. Вяло опускает руки, но не отходит. Я же крепче стискиваю бэху. Потому что так кажется, что меня больше, что я крепче стою на ногах, что так я смогу перенести его слова. Но на деле, я ощущаю себя наполовину меньше. Смотрю на него снизу-вверх. И, кажется, могу сломаться от его взгляда.
— Вадим. Скажи только одну вещь.
А я знаю, вещей, о которых я могу сказать, намного больше. Но Коля может спросить лишь об одной.
Я не отвечаю. Не поднимаю голову. Не отпускаю своё спасение.
Хочу оглохнуть.
— Ты… ты на самом деле так думал? — Хочу, чтобы Коля ничего не говорил. И исчез. — Правда, считал так? Так, как сказал? — Хочу не понимать его.
Но я всё понимаю. Понимаю, о каком «сказал» идёт речь. Мне не нужно переспрашивать. Не нужно искать какие-то вопросы, чтобы прояснить ситуацию. Мне не нужно смотреть на него и взглядом говорить, что я не догоняю, что он имеет в виду. Хотя… мы много о чём говорили. Много думали, считали. Он мог спрашивать о чём угодно, что было когда-то там. Но я знаю, и он знает, что спрашивать он может лишь об одном.
О том, – я сжимаю губы и сильнее стискиваю пальцы, – что сказал я. О первых словах. О том, когда я решил всё закончить.
В школе. После уроков. На третьем этаже, где было настолько тихо, будто место забросили. Где слова отскакивали от стен и пола и вонзались в руки, ноги, грудь и голову. Но больно не было. Больно было потом. Когда я остался один.
— Думал, — выдыхаю я. Как если бы сказал «да», как если бы те слова были правдой. А Коля, кажется, вздрагивает, принимая слово за ответ. — Как же! Нет. Не думал. — Никогда. Никогда я так не думал. — Доволен? — я не вижу его лица.
Не могу посмотреть на него.
— Да. Спасибо, — особенно легко произносит Коля. А для меня его спасибо тяжелее небоскрёба, всех тех кусков неба, что каждое утро налегали на меня.
Я сажусь на бэху, едва замечая, как он отходит, и хватаюсь за руль.
***
Кручу педали, будто меня преследуют на машине, угрожая ружьями и пушками. Будто я должен выдавить всё из куска металла, чтобы выжить. Будто по-другому мне не сбежать.
Меня трясёт из стороны в сторону, заносит. Я часто теряю контроль. Проезжаю на красный. Забываю смотреть вперёд. Не вижу людей. Вижу только переднее колесо и бордюр. Мелькающие стыки, надписи и зебру. И чувствую, как ветер идёт против меня. Как меня разносит изнутри. Как я не могу сдержать чувство, засевшее во мне. Я держу его, зажав рот, держу до тех пор, пока не колет в глазах.
Я ору в голос. Как в фильмах, сериалах, будто для меня настал тот самый момент.
Но я знаю, это не он.
Резко торможу, слезаю с бэхи и, поднимая её над собой, швыряю. На фоне вскрикивает женщина.
Так же я хочу выкинуть свои чувства, которые дерут в груди. Которые не выдерживают очередного «спасибо». Которые душат за горло.
Я падаю на колени и закрываю рот руками, хоть и кричу. Я не могу остановить это. Как не могу остановить слёзы. Будто меня догнали и подстрелили. Будто боль, которую я ощущаю, реальная. Будто она убьёт меня, и ору я так, будто всеми силами, хочу это предотвратить.
Но я не могу.
На хрипе я прижимаюсь к асфальту, продолжая реветь, точно это поможет мне.
Я знаю, не поможет. Потому что всего так много, что мне не вынести.
========== 35. ==========
Тогда всё было хорошо. Удивительно, но как-то получалось. Единственное, на что мы жаловались, – это задачи по алгебре и требования учителя по географии. В остальном – мы были счастливы и свободны. Мы только начинали пробовать. Только узнавали себя.
Началось с того, что Коля сказал, что, как ему кажется, ему нравятся мальчики. И то, лишь кажется. Он не сказал, что ему нравится кто-то определённый, что он хочет держаться за ручки, целоваться, ходить на свидания или выходить замуж. Он просто почувствовал, что так может быть.
Мне было безразлично. Я дружу не с ориентацией, не с тем, кто нравится человеку, так я сказал. Коля обрадовался. Его реакция казалась странной: если бы я отвернулся от него, то плохим другом оказался бы я.