Его дом находится в том районе, который он избегал.
Так тщательно скрывался.
Я выбегаю из школы.
***
Звоню и замираю перед дверью. Вздыхаю. Надеюсь, мне откроют. Надеюсь, там есть кому открывать. Чёрт. Рванул сразу. Если он забрал документы, это значит, что он перевёлся в другую школу. В других школах учебный день начинается не позже, чем в нашей. Но я бы не отсидел уроки.
В любом случае прибежал бы.
Опять жму на звонок и удерживаю руку дольше.
Может, будет его брат…
— Денис, открой! — глухо звучит женский голос. — Это грузчики!
— Так ещё рано, — отзывается его голос, ближе ко мне.
— Ну может чего перепутали!
Дверь открывается, и Денис смотрит на меня.
По глазам видно, что лучше бы это были грузчики, которые решили приехать пораньше.
— Что ты?..
— Ну Денис? — перебивает его женщина и выходит из комнаты. — Кто это?
— Я – Вадим. Одноклассник. Пришёл проведать, — представляюсь, чтобы Денис не отвертелся.
Хотя, кажется, он не сможет сделать этого, даже если захочет.
— Ой, надо же, — улыбается она. — А Денис говорил, что уже со всеми поговорил, перевидался, — замечаю, как Денис отводит взгляд – от этой женщины, может, его матери, и от меня. — Ну же, Денис, впусти гостя, не будет же он на пороге стоять?
Денис покорно отходит.
— Пожалуйста, присаживайтесь там, — она указывает на ближнюю комнату. — На кухне сейчас такая разруха. Как видите, вещи собираем, скоро на коробках сидеть будем. Пойду чай приготовлю. Вам чёрный, зелёный? С сахаром, без? Денис, ну чего ты стоишь? Проводи гостя. Располагайтесь, пожалуйста.
— Спасибо, — она уходит быстрее, чем слышит мой ответ.
Смотрю на Дениса. Он не настроен на разговор. Он бы предпочёл не провожать меня, не впускать, а закрыть передо мной дверь.
С дивана он убирает пустые коробки, газеты и тихо предлагает сесть. Я сажусь, он продолжает стоять. Смотрит в пол.
Приглядываюсь. Я помню, что Денис – доходяга, но сейчас он выглядит хуже. Прыщей стало больше, и все они горят красным. Как на табло.
Весь Денис выглядит так, каким был изначально: закрытым. Без напряжённой улыбки, трещащей речи, со скованными руками, с ощущением: «Я ничего не расскажу».
— Почему ты пришёл? — тихо спрашивает он.
— Потому что ты не отвечал на мои звонки.
— Не понимаю, — шепчет. — Зачем тебе это? — он поджимает губы, будто может сказать лишнее.
— Я принесла чай. Денис, ну ты чего стоишь столбом? Садись. Боже, — вздыхает она. — Вот, пожалуйста, чай, сахар, если нужно. Принести чего-нибудь перекусить?
— Нет, спасибо, — отвечаю я.
В присутствии этой женщины Денис напрягается сильнее. Она делает так, как неудобно ему.
— Ну тогда разговаривайте. А я пойду дальше вещи собирать. Вы, конечно, говорите сколько хотите, но не задерживайтесь.
Она уходит, но Денис не расслабляется, хоть и сидит. Его лицо показывает, что ему было бы легче сорваться с места. Брови опускаются на глаза, губы до сих пор поджаты. Его взгляд игнорирует меня.
Появление этой женщины губит настрой.
Денис жмёт кружку.
— Ответь.
— Я не знаю, зачем мне это. — И я смотрю на кружку.
— Тогда какой смысл? Зачем ты пришёл? — его голос начинает дрожать.
Откидываюсь на спинку дивана. Четыре месяца назад я бы такого не сказал:
— Зачем пришёл – не знаю, но я пришёл потому, что… потому что беспокоился. Ты не отвечал. — Начинаю тереть пальцы. — Тебя не было в сети с восемнадцатого августа. Потому что только на линейке я узнал, что ты забрал документы… И вот я пришёл сюда, а ты – переезжаешь?
— Да, — этим ограничивается.
— Куда?
— На Дальний Восток.
Далеко.
— Почему туда?
— Потому что… там живёт моя тётя, — чем длиннее предложения, тем больших усилий они требуют.
— А твой брат?
— Он, — заглатывает Денис и замирает. Прижимает кружку к себе, а напряжение медленно уходит, даёт ему раскрыться. Но, кажется, он не хочет этого. Хочет опять собраться, вернуть форму колонны и не отвечать мне. Как это было раньше. Когда всё должно было выглядеть «хорошо». Но как раньше уже не будет. И Денис это знает. Он плачет. — Он умер.
Денис отставляет кружку и закрывает лицо, вытирая глаза.
— Он чем-то болел?
Когда я увидел его, он действительно выглядел болезненно. Болезненно чистым, сглаженным. Безупречным. Он выглядел слишком здоровым – белое лицо, острый взгляд, и поэтому казался не слишком нормальным. Тогда с ним всё было не так.
Денис мотает головой.
— Нет. Наверно, он болел. Все так думали. — Всхлипывает. — Но Максим… он не поэтому…
Я думал, что, если проблема исчезнет, Денису станет легче. Проблемы нет. Но ему только хуже.
Я не знал, какую выгоду он получит. И будет ли она.
И почему её нет.
— Он, — Денис выдавливает слово и сильнее трёт лицо, — он, — и кажется, повторял бы «он» до тех пор, пока оно не обрело другой смысл: — он п-повесился.
Мне нечего сказать.
Это шокирует. Пугает. Но, отчасти, я ничего не ощущаю и поэтому не понимаю, почему Денис плачет по нему. Если было до трясучки страшно, если ради него нужно было притворяться и строить дурака, если надо было прятать свои чувства и выдавать себя за чёрт знает кого, разве Денис не должен чувствовать облегчение? Освобождение?
Это злит.
Потому что я не понимаю.
— Знаешь, — говорит Денис и наконец смотрит на меня, с каким-то подобием улыбки, с красными глазами и лицом, на котором потерялись прыщи, — его… его никто не любил. Даже родители… они с-с презрением относились к нему. — Он вытирает губу. — Они считали его сумасшедшим. Может… быть, так и было. Наверно, было. Но… н-никто не знает, как он страдал. О-он, — Денис заикается, резко вздыхает, не может успокоиться, но хочет рассказать то, что, похоже, знал только он, — мне его было жалко. Жалко, когда родители игнорировали… когда он был один. Когда над ним издевались. Он ничего плохого не сделал. Он был хорошим… просто хорошим. И я это знал. Даже… даже если он был больным. Ему нужна была помощь, но родители, — Денис повёл головой, кусая губу, — они об этом не думали. Наверно, можно было помочь. Исправить. Но они ничего не делали. И всё стало хуже. Я-я не знаю, что Максим видел… наверно, галлюцинации. Он их боялся. А я жалел его. Наверно, поэтому, — Денис показывает улыбку и опять плачет, — поэтому ко мне он по-особенному относился. Знаешь, я… я н-никогда не говорю «мои родители», потому что… они умерли. — Денис замолкает, будто задумывается над словами. Сказать, что умерли родители, оказалось проще, чем то же самое про брата. — А Максим обо мне позаботился. Но к этому времени… всё стало хуже. Его состояние… Ему всё под контролем нужно было держать. И меня тоже. Поэтому… так. Но, — Денис проглатывает воздух, останавливается и продолжает, — но мне… много свободы не было нужно. Я… мог делать то, что нужно ему. Поддерживать его порядок. Вовремя домой приходить. Покупать необходимые вещи… Просто… иногда не очень получалось. Я что-то забывал, не понимал. — Денис совсем затихает. — Его боялись, потому что он был непредсказуем. Мог накричать. Что-то кинуть. Ударить. — Денис берётся за руку, выше локтя. Там был синяк. — Ты уже понял, да? Всё было от него. Когда он злился, он не… не контролировал себя, бил. Но когда отходил, всегда извинялся. Винил себя. Это так странно, — Денис почти смеётся и трёт глаза. — За всё это время это случилось так часто… иногда продолжалось так долго, что… было так больно и страшно, что я хотел… хотел его н-ненавидеть. Хотел злиться на него. Но… но он же не был виноват, да? Просто так получилось. Я же знал, что он не такой. Что он может быть хорошим. Он всегда был таким. Когда взял меня, заботился. Но… но когда бил, когда не останавливался… я знаю, надо было, надо было говорить себе, что он плохой, но я не мог. И поэтому, — Денис поворачивается ко мне телом и смотрит слезливыми глазами, — я… так завидовал тебе. Потому что ты мог. Я так хотел быть тобой. Хотел немного… совсем немного твоей решимости, чтобы сказать: «Нет». Я так хотел… может быть, если бы я так поступил, то… то можно было что-нибудь исправить. Но… я н-ничего не сделал. Совсем. Всё просто… произошло.