— Ты – исконный придурок, — он достаёт сигарету, нервничая и теребя упаковку, — такого от тебя не ожидал. — Он быстро поджигает и затягивается.
— Вот решил обмануть, хороша попытка? — давлюсь довольством, вспоминая слова Стаса.
— Ага, — вздыхает он, и мы успокаиваемся.
Наверняка дело в моём хорошем настроении. Или в солнечной, почти летней погоде.
— Ты звонил ему?
— Да, высказал своё неуважение.
— А он?
— Был вне зоны действия сети.
— Ах, — у Стаса лицо, будто он ошпарился утюгом. — Телефон разбил?
— Нет. Хотел, когда он ответил, но передумал. Кинул на кровать. Но он отскочил и упал на пол.
— Не везёт тебе, — Стас позволяет себе открытую улыбку.
Редкое зрелище.
— Что написал?
— Что я прав.
— А ты?
— Кинул телефон на кровать.
— А, то есть не ответил?
— И удалил его сообщение.
— Звучит так, будто бы ты с радостью похоронил его заживо.
— Отличная идея.
— Забудь о ней. Как можно скорее, или твои знакомые против тебя будут показания давать.
— Почему против?
— По-твоему, вербальная агрессия выступит за?
— Блять.
Стас докуривает, не двигается, словно хочет прочувствовать ветер, и лезет в выжженную сумку.
— Не серчай, друг. Хочу похвастаться.
Он достаёт старый Самсунг и протягивает мне.
— Охуеть. Телефон.
— Ага. Надеюсь, через месяц не сдохнет.
— Б/у?
— Конечно. Новый для меня – недостижимая роскошь.
Я смотрю на необъезженные ролики. Стасу нравится быть в движении, динамике. Это ему помогает. Но ролики ему не нравятся. Бэха дорогая, дека часто ломается. У него нет столько денег на удовольствия.
— Сегодня выходной?
— Ага, — говорит он.
— Тяжело работать?
— Когда как. Обычно нет, но бывает… позиции сдаю.
Хмыкаю и возвращаю телефон.
— Дашь номер?
— Знаешь, очкую я тебе давать.
— А начальству не очковал?
— Вероятность того, что мне прилетит от начальства гневливый звонок, куда меньше, чем от тебя.
— Серьёзно? — Делаю круг на заднем колесе. — Как хочешь.
— Ты хороший, — неожиданно говорит Стас.
Я останавливаюсь. Проверяю, всё ли правильно услышал. Правильно, не сомневаюсь. Слезаю с бэхи и отхожу на два шага. Будь у меня крест, я бы его достал.
— Уверен, что говоришь эти слова тому самому человеку?
Стас смеётся. Рвано, но довольно.
— Уверен.
На его лице застывает тяжёлая улыбка. Словно так не должно быть. Не в отношении меня, а в отношении него. Не должен я быть добрым к нему.
— Ты – единственный, кто продолжает общаться со мной, зная, что я наркоманю, — говорит он тише, чем обычно. Тревожно и скованно.
Дело было в наркотиках. В них осталось.
— Ты не кидаешься на меня, приняв за галлюцинацию. Не тыришь деньги и ценные вещи. Поэтому всё в порядке.
— Кому-то хватает факта.
— В этой ситуации факт – не о чём.
Для родителей Стаса факт оказался показательным. «Если считаешь себя взрослым, значит, один справишься».
Стас громко вздыхает и встаёт на ноги.
— Это мне в тебе и нравится. Не кидаешься без повода на людей. А если кидаешься, то говоришь, что думаешь.
— Могу без повода.
— Пока не увижу, не поверю.
— Дай номер. Покажу.
— Это угроза, да? Как пить дать.
— Но я же хороший.
— Спорить не буду, — говорит Стас и просит номер. Пока вбиваю, гул со стороны усиливается – уплотняется, но людей больше не становится.
Я замечаю, как пристально Стас смотрит на мой телефон.
— Завидую тебе. И твоей семье. Знаешь, — он мнёт губы, — я понимаю, что наркотики испортили наши отношения, но… Я уже не помню, когда, но мне кажется, что наши отношения… испортились намного раньше.
— Скорее всего так, — что ответить я не знаю. Не собираюсь отговаривать, или свешивать всё на наркотики.
Для меня это непонятно. И тяжело.
— Можешь не грузиться, — говорит Стас.
— Я не грузился.
— Поэтому лицо напряжённое и думающее?
— Обычно у меня лицо не думающее?
— Не настолько усердно.
— Спасибо.
Впрягаю Стаса кататься. Потому что он всегда сидит, ездит только от хаты до площади и обратно, а задницы от бордюра не отрывает.
— Ну кто меня за язык тянул, — ноет Стас, завершая очередной круг.
— Плохой тон – хороших людей не слушать.
— Никогда больше не повторю. — Он резко оборачивается ко мне и хватает за руль. — Если хочешь кого напрягать, напряги своего извращенца.
— Он не мой.
— Твой, не твой, а близкого контакта не стереть. — Хочется стереть едва видное довольство на лице Стаса. — Как мне показалось из письма, он по великам прошарен.
— И? Хочешь сказать, раз новое слово, пе-ло-тон, появилось в моём словаре, я могу его к себе пустить?
— Он может составить тебе компанию.
— Ты издеваешься, да? За то, как я повёл себя? Не ожидал, Станислав, от тебя такого подарка. Охуеть не встать.
Он смеётся – так же нелегко и хрипло.
— Хотел посмотреть на тебя.
— И как оно?
— Замечательно, — на его лице растягивается улыбка, которую он закрывает рукой.
Хорошее завершение недели.
========== 9. Понедельник, 29.04 ==========
И ужасное начало новой.
После второй перемены сижу с сигаретой на курительном пятачке.
— Не понимаю, почему это происходит? Почему оно не может закончиться? Сколько это будет продолжаться? Не понимаю, — бубню я и прижимаюсь грудью к коленям.
— Здравствуйте, — говорит с удивлением Александр Владимирович. — Что-то случилось?
— Здравствуйте, — отвечает Гоша. — Как тут сказать…
— Не понимаю. Есть рассуждать гипотетически, мог ли я в прошлой жизни совершить такое зло, что мне воздаётся сейчас? Выходит, я был мировым злом, с грехами не меньше тех, за которые сидят на девятом кругу ада. — Я подтягиваю руку с сигаретой и не чувствую вкуса. Она потухла. — За что мне это? Кто от меня невинный натерпелся и повесился?
— Слышите, — шепчет Вася, — не матерится.
Я смотрю на компанию. Данила напрягается и критично смотрит на Васю: «Если говоришь шёпотом, не говори так громко».
— Я сегодня не готов, — обращаюсь к Александру Владимировичу.
— Ты можешь прийти напряжённым, — улыбается он.
Я задумываюсь. Надолго. Никаких мыслей в голове. Я до сих пор на станции метро, там, где проносится поезд, который, без опоздания, доставил бы в назначенное место, откуда я бы двинул в школу. И пришёл на первый урок. Но этого не случилось.
Случилось вот что: приехал поезд, я двинулся к дверям, и меня тронули за плечо, приговаривая: «Извини».
Я обернулся. Передо мной был молодой парень, студент, объективно привлекательной внешности. В меру худой, вытянутый. Волосы тёмные, глаза светлые, одет прилично и обычно: в джинсовой рубашке, лёгком свитере в крапинку, в тёмных джинсах и белых кроссовках. На шее туча родинок, а во взгляде волнение. Его звали… тогда я напрочь забыл, как зовут Дрочильщика. Вспомнил слова Гоши: не так я себе извращенцев представлял.
Дрочильщик отошёл. Поезд уехал.
Тогда я всё увязать не мог, почему вижу его, что ему надо и как он посмел появиться передо мной.
Зрительный контакт не держался. Дрочильщик опустил голову.
— Что дальше? — спросил я, неотрывно впериваясь в фигуру и не моргая.
Никак не мог отвести глаза. Как в субботу, когда спалил его. Когда начал орать на него.
— Я… — мялся он, — хочу поговорить.
— А я – нет.
Я видел, ответ его не устроил. Он напрягся: поднял плечи, почти посмотрел на меня, но спасовал.
Он знал, что у него нет права спорить со мной, поэтому просил:
— Пожалуйста, подумай об этом.
— Не хочу. О чём я думал, ты услышал. — Этого было достаточно, но я продолжил: — Как мозгов хватило? Лёгких путей ни для себя, ни для своей жертвы не ищешь, да? Казалось бы, старше меня, а какую дичь творишь. Если бы это был не я? Тот, кто не смог бы ответить? Не рассказал бы и пережёвывал в себе? Ты думал, я не замечу? На что ты рассчитывал? О чём ты думал, когда писал своё ебучее письмо? Оправдывал себя передо мной? Думаешь, это нужно говорить? Ответ – «нет», умник. Хочешь, чтобы я вошёл в твоё положение? А в моё войти не хочешь? Понять, что на уме у людей, когда на них дрочат и думают, что останутся незамеченными?