Тиресий с любопытством оглядел фригийца. Раб Мелета зябко шевельнул плечами и нехотя направился к выходу. Ему не понравилось внимание чужого господина.
Афина Парфенос, выточенная из слоновой кости, в золоченой одежде, опадающей крупными складками, стояла на своем постаменте, опираясь левой рукою на щит. Она смотрела поверх людей и загадочно улыбалась.
…Размышлял архонт. Уходил, озираясь, раб. Глядела богиня. Метались жадные языки жертвенного огня, и зерна ячменя, которыми жрецы осыпали жертвоприношения, попав в жар, наливались яростной краснотой и, потрескивая, сгорали, оставляя кисловатый запах домашнего очага.
Жертвы богам.
Жертвы людям.
Людям больше всего приносится жертв.
В глазах Ксантиппы блеснули молнии. Они предвещали грозу. И гроза пришла: полетели ячменные лепешки на стол, загремела посуда.
— На, возьми! Пусть подавятся твои бездельники!
Голосом Ксантиппа не уступала самому Громовержцу.
— Великие боги, закройте мне глаза тяжелыми вратами — я не хочу больше видеть этого пустомелю! Уходи прочь, пока я не взяла скалку! Иди-иди! Измеряй воздух, философствуй над тенью глупого осла!
Старый философ, смущенно улыбаясь, взял две лепешки: одну для горбуна Херефонта, другую — для общего обеда в складчину, — тщательно завернул пищу в тряпицу, нащупал в темном углу свою палку и, не обращая внимания на яростные выкрики жены, вышел на улицу.
Стояло раннее летнее утро. Голубые тени платанов лежали на каменной, с выбоинами мостовой. Мостовая была узка — на ней едва разъезжались две повозки, и на пологих обочинах, залитых помоями, серели груды пепла.
Путь мудреца лежал на Агору — рыночную площадь. Сократ шел своей обычной дорогой, и воробьи, греющиеся в дорожной пыли, выпархивали из-под его босых ног. Когда он обходил Кислую лужу, его догнала громыхающая повозка.
— Эй, остерегись!
Сократ обернулся, увидел среди корзин с зеленью войлочную крестьянскую шляпу и быстро попятился к обочине. Но грязная ось колеса продолжала двигаться прямо на философа, и он, нелепо взмахнув руками, сполз вниз, на кучу свежего пепла. Пепел был подернут дымком, и, едва встав на остатки жертвенного огня, Сократ почувствовал легкое покалыванье. Подошва у него была крепкая, задубенелая — и зимой и летом старик ходил босиком, — и поэтому он не сделал испуганного, суетливого движения, а продолжал как ни в чем не бывало стоять на тлеющих можжевеловых углях.
— Ради Зевса, прости! — крикнул крестьянин, сердито косясь на своего вола.
Грянул бич, и повозка затарахтела еще сильнее. Сократ перешагнул обгоревшие кости животного и, помогая себе палкой, поднялся на дорогу. До Агоры оставалось около двух стадий. Все больше попадалось прохожих, все чаще встречались четырехугольные каменные столбы с изображением наверху бога Гермеса, покровителя торговли и путешествий. Приближающийся рынок гудел большой раковиной, и в этом ровном ветряном гуле уже начинали выплескиваться высокие голоса:
— Угри!..
— …Зевсом!
— …айте сыр!
Сократ обогнул мастерскую щитов, и тут рынок обрушился на него веселой волной, захватил и понес вдоль торговых рядов. Галдели покупатели и орали торговцы. Выли флейты, и ржали лошади. Дрались солдаты, и пьяная женщина плакала, прислонившись к трибуне глашатая.
Нужно было найти Херефонта. Великий хулитель и первый флейтист жил тут же, на рыночной площади, недалеко от зеленных рядов. Подойдя к тростниковому шалашу, Сократ нагнулся и позвал:
— Эй, Херефонт!
Горбун не отзывался. На всякий случай Сократ пощупал палкой в глубине шалаша — звякнули и раскатились пустые фляжки. Мудрец выпрямился и огляделся по сторонам. Унылое лицо Филонида сразу же бросилось ему в глаза. Богатый мельник с безутешным видом заглядывал в лотки, ворошил зелень и тяжело вздыхал. Высокий — в пять локтей — раб шел за ним с большой корзиной, набитой покупками, и старался показать, что горюет вместе с хозяином.
— Привет Филониду!
— Здравствуй, Сократ!
Мельник еще ниже опустил уголки рта и подошел к Сократу: ему, видно, не терпелось поделиться своей печалью.
— Что с тобой, почтенный Филонид? Почему ты не весел?
Раб скорбно кривил губы, а живые глаза его так и брызгали смехом.
— Горе мне! — жалобным голосом заговорил Филонид. — Ты ведь знаешь, я недавно ходил в Дельфы. — Тщеславному мельнику казалось, что уже все Афины знают о его путешествий к храму Аполлона. — Я так устал, дорогой Сократ, так устал… Мало того, я совсем лишился аппетита. Мои глаза не глядят даже на маринованного угря. Я купил приправ у араба на десять драхм — ничто не помогает, ничто! Кажется, у меня не желудок, а мертвая овчина. Это ужасно!