Бисерные капли ползали по потолку, искали друг друга и, слившись, падали вниз. Они будто старались угодить на человека, ожечь лоб и плечи трезвым холодком. Однако и эти капли, будто упавшие с дедовского прохудившегося потолка, были теперь напоминающе милы и так же необходимы, как то родное дымящееся тепло.
— Ты здесь, Сократ? — глухо прозвучал знакомый голос, и Сократ, приподнявшись, увидел в белесом тумане лицо своего старого друга Критона.
— Я здесь, здесь, — со стеснительной поспешностью откликнулся Сократ, вставая. С его осунувшейся бороды ветвисто стекал ручеек. — Осторожнее, Критон! Тут чан, раскаленный, как горн Гефеста. — Старик принялся деловито массировать бока.
— Помочь тебе? — Критон потянулся к ванне, пробуя воду.
— Не нужно, Критон! Я быстро омоюсь. Ты лучше подожди меня в комнате.
Критон закряхтел неуступчиво:
— Я хотел бы побыть возле тебя.
— Оставайся! — сказал Сократ.
— Я не буду тебе мешать! — Критон, присмотревшись, опустился на низенькую скамейку.
Вода оказалась жестковатой. Старик выбрался из ванны и взял совком свежей золы, наваленной в углу.
— Я бы подал тебе золы… — обиженно пробормотал Критон.
— Отдыхай, дружище! У меня осталось не так уж много забот.
Губка, чавкая, скользила по животу, загорелым и несколько дряблым полукружьям нагрудных мышц.
— У тебя еще крепкое тело, Сократ.
— Тело — тот же гиматий. Рано или поздно мы его изнашиваем и покрываем погребальный костер.
Критон закряхтел, завозился. Он что-то хотел сказать, но удерживался.
— Что у тебя на кончике языка? Выкладывай!
— У меня одна просьба, Сократ! Клянусь Герой, она не должна бы тебя обременить. Оставь мне свой старый плащ. Я хочу сохранить его как память о тебе.
— Не могу потворствовать тебе, мой дорогой Критон. Недавно Аполлодор… — Мудрец чуть слышно рассмеялся. — Недавно Аполлодор попросил у меня на память волосок из бороды. Клянусь собакой, Сократу не жаль для друзей и всей бороды, но стоит ли ему походить на человека, бросающего в священный огонь вместо лучших частей потроха с желчью?
Шумно отдуваясь, Сократ охаживал шею, кряхтел, а Критон посиживал в сторонке и придирчиво ворчал. И Сократа ничуть не раздражало это монотонное ворчанье. Если бы Критон сейчас тихо отсиживался, он не был бы тем Критоном, которого Сократ хорошо знал и любил. Ничем не заменимые узы прошлого связывали этих двух, во многом непохожих людей. Когда-то, взявшись за руки, они ходили в одну и ту же школу по улочке, пахнущей горячей пылью и подсыхающими коровьими лепешками, и если Критону доставались распаренные розги, то обычно и Сократу приходилось забираться нагишом на закорки дядьке-рабу, и когда Сократу, прошедшему двухлетнюю военную службу в крепости Мунихий, прислали белую дощечку, призывающую явиться в полном вооружении и с пищей на Агору, то взялся за копье и Критон…
— Можно ли угодить такому привереде? — ворчал Критон. — Он отказывается от помощи, а сам не может дотянуться, до лопаток. Разве так моют спину? Пфу! Глаза бы мои не глядели на такое мытье!
— Что ты там говоришь, Критон? — спрашивал Сократ, натираясь маслом, смешанным с благовониями.
— Я говорю: тебе следует хорошенько умаститься! — Критон для убедительности повышал голос и тут же переходил на глухое бормотанье: — Растяпа. От первого факела до последнего — растяпа. И я готов положить свою руку на алтарь, что он опять напялит на себя свой бесценный плащ.
— Не перемываешь ли ты мои кости, Критон? — спрашивал Сократ, накидывая на чистое тело обветшалый плащ.
— Я говорю: новый гиматий должен бы подойти тебе. Ведь мы всегда заворачивались в одинаковый кусок ткани.
Постояв в задумчивости, мудрец стал неторопливо снимать плащ. Бережно свернул, помял пальцами складки, будто запоминая и прощаясь. Гиматий был легок и пестроват на сгибах, словно сброшенная ужиная кожа.