– Какое изобилие «р»!..
– В этом виноваты мои предки.
– О!.. Зашла речь и о предках?!
– Почему бы нет? – спросил он, стараясь разгадать, что кроется за ее неопределенной улыбкой. – Я испанец, католик и дворянин.
– Идальго без меча и пелерины.
– Я сменил их на револьвер и плащ. А ты кто такая?
– Я с Пикадилли, – ответила она, задорно поджав губы.
– Я так и предполагал, – сказал Луис ей в тон. – Наверное, из ночных клубов?
– Да. Ты разочарован?
– Ничуть. У меня нет предрассудков. Кто тебя содержит?
– Богатые друзья.
– Откровенность, которая вызывает уважение.
– И которая отсутствует у тебя, дворянин из Таррагоны.
– Из Гранады, – поправил Луис серьезно.
– Или из Кордовы, все равно.
– Нет, не все равно. Разве ты не проводишь никакого различия между мужчинами?
– Теперь да!.. Но знаешь, мне нравится, как мы пикируемся. Это забавно.
– В таком случае пообедаем вместе в «Паласе».
– С одним условием: чтобы ты больше не морочил мне голову.
– Чем?
– Тем, что ты не Эредиа.
Луис вздрогнул, но тотчас справился с собой.
– Хорошо. Пускай я буду Эредиа.
– Мне очень важно знать правду, – сказала она нервно и страдальчески свела брови.
Удивление Луиса перешло в легкое беспокойство.
– Я фальшивый Эредиа, – сказал он сразу охрипшим голосом и прокашлялся.
– Неправда. Ты слишком похож на настоящих.
– Ты их знаешь?
– Да.
– Именно это сходство я и использую.
– Ты не рискнул бы делать это здесь, в Мадриде.
– Риск ведет к успеху.
– В чем?
– В моем предприятии.
– Ты опустился, но это не мешает тебе быть Эредиа.
– Ты решила любой ценой сделать из меня аристократа, – сказал он презрительно. – Какой снобизм!..
– Это не снобизм. Ты помнишь, как я тебя встретила?
– О!.. Вряд ли я это когда-нибудь забуду.
– Я вела себя так потому, что не допускала, не хотела, чтобы ты был Эредиа!..
– Видно, эта семья крепко тебе насолила, – сказал он гневно. – В последний раз тебе говорю: я не Эредиа.
– О!.. Не злись! – попросила она тихо. И помолчав, заговорила быстро: – Полюбуемся Веласкесом!.. Как тебе нравится эта серия идиотов?… Это уродство действует на меня более успокоительно, чем чувственные мадонны Мурильо.
Они встали с дивана и обошли зал. Луис посмотрел на часы. До закрытия музея оставалось двадцать минут.
– Хочешь, посмотрим Греко? – предложил он.
– Кто такой Греко? – спросила она тупо, и веки ее лукаво дрогнули.
– Один грек, сбитый с толку испанцами.
– А… вспомнила!.. Художник загробных душ, страдающий астигматизмом? Тот, что рисует таких длинных тонких святых с головами, как булавочные головки?
– Ты довольно-таки образно толкуешь Греко. Но зачем ты притворяешься американкой?
– Я не притворяюсь, – сказала она, и веки ее опять лукаво дрогнули. – Может, я еще глупей американок.
– Ты хочешь убедить меня в этом?
– Глупо сердиться на мою грубость.
– Я не сержусь. Мы по крайней мере обходимся без банальностей.
– Тогда сбрось маску.
– Сделаем это оба.
– Я ее уже сбросила, – сказала она. – Очередь за тобой!
В «Паласе» Луис и Фани стали центром язвительного внимания публики, к тому времени заполнившей бар. Большинство привыкло видеть их порознь и теперь удивлялось их знакомству. Как Луис, так и Фани возбуждали неприязнь своей замкнутостью. Женщины, оскорбленные равнодушием Луиса, утверждали, что Фани привлекла его своими деньгами. Разбогатевшие спекулянты вольфрамовой рудой, напротив, находили, что это он прельстил англичанку своим старомодным аристократическим гонором. Пока они пробирались к свободному столику, Луис рассеянно поздоровался с несколькими знакомыми и одним родственником – двоюродным дядей по материнской линии. Последний давно промотал свое имение в Андалусии. Теперь он жил подачками родных, ничем не занимался и даже, случалось, сидел без куска хлеба, но считал унизительным для себя пропустить перед обедом рюмочку где-нибудь в другом месте, кроме «Рица» или «Паласа».
– Откуда ты знаешь этого конкистадора? – спросила Фани.
– Не помню, – солгал Луис – Даже забыл его имя.
– Это маркиз Торе Бермеха, – сказала она, – из Пальма-дель-Рио.
– Я с трудом запоминаю эти аристократические имена. А ты его откуда знаешь?
– С гражданской войны.
– Где ты была в гражданскую войну?
– Здесь. В Мадриде.
– О!.. Ты начинаешь завоевывать мое уважение. С кем ты жила?
– Я работала в посольстве.
– А на каком поприще подвизался этот тип?
– Не называй его типом. Этот человек оказывал помощь аристократам, скрывавшимся в городе, разносил им продукты. Довольно опасное занятие. Республиканцы могли в любой момент схватить его и расстрелять.
– Жаль, что они его упустили.
– Якобинец!.. – воскликнула она. – Что ты хочешь этим сказать? Он спас от голодной смерти многих людей. Хочешь, угостим его? Он очень беден и может позволить себе только рюмку коньяку.
– Тогда зачем он сюда ходит? – злобно спросил Луис.
– Чтобы повидать знакомых. Пригласим его?
Луис категорически отказался.
Однако, к несчастью, маркиз Торе Бермеха, узрев свою знакомую по гражданской войне, да еще и своего родного племянника, сам поспешил подойти к их столу. Маркиз был маленький шустрый старикашка, похожий на белку, одетый в сильно потертый, но тщательно отутюженный костюм. Из кармана его пиджака торчали аккуратно сложенные перчатки. Он носил монокль, трость с набалдашником из серебра и слоновой кости, а на лацкане орденскую ленточку и монархистский значок. Прежде всего маркиз поцеловал руку Фани и обрушил водопад комплиментов на «прекраснейшую из всех сеньор в мире». Потом обнял племянника и стал шлепать его по спине, шумно и радостно величая его «mi sobrinito»,[13] так что и Фани, и все окружающие поняли, что они в близком родстве.
«Кончено», – подумал Луис, внезапно осознав, что потерпел полный провал. Его мистификация рушилась. Фани наконец-то добралась до истины. Впредь Луис будет для нее опустившимся аристократом, ничтожеством, куклой, вроде маркиза Торе Бермеха, который хотя бы сохранил свое достоинство и не погряз в уголовщине. Если знают, что ты торговец наркотиками, преследуемый полицией, – это унизительно, но если видят, что ты скатился в эту яму с высоты аристократического рода, – это невыносимо. И в первый раз в жизни Луису стало стыдно; мелкие капельки пота выступили у него на лбу; ему было стыдно, что он – Эредиа и контрабандист морфия, дворянин и гнусный торговец людскими пороками. Теперь он посмотрел на Фани так же униженно, так же потерянно, как она смотрела на него накануне, сидя, пьяная, за столиком в баре. Теперь она видела его падение с той же ясностью, с какой он видел ее падение вчера. Теперь она понимала его до конца благодаря тому, что уже было между ними, теперь она уже разгадала драму его жизни своим острым умом, проникла в нее силой своей интуиции. Но теперь и она поступила так же великодушно, как он тогда. Мгновенная насмешка, сверкнувшая в ее глазах, тотчас погасла, уступив место сочувствию к униженному, и она улыбнулась добродушно, с веселым укором, точно хотела сказать: «Ты меня дурачил, но теперь ты попался. Полно же, все это очень забавно». И в подтверждение она опустила руку под стол и дружески сжала кисть Луиса: «Ты милый, славный обманщик… Не волнуйся! Пригласи этого веселого старичка посидеть с нами!»
И Луис пригласил.
Теперь Фани казалась ему еще красивей и обаятельней. Он смотрел на нее с чувством глубокого внутреннего облегчения. Нет, она его не презирает, она умное и милое создание, сразу разгадавшее его. Но в самой глубине ее взгляда, во внезапной бледности, покрывшей ее лицо, он уловил смятение и панический страх, причиненные сделанным ею открытием. Это смятение, эта мгновенная скованность всего ее существа были поразительно похожи на ее ужас при первой встрече с ним.
Но Луис не успел обдумать это, так как маркиз обрушил на них поток слов. Комплименты в адрес Фани неслись вперегонки с радостными восклицаниями по поводу приезда Луиса. Отзывы родственников об этом приезде смешивались с собственными соображениями маркиза. Советы Луису посетить ту или другую аристократическую семью переплетались с упреками, почему Луис не сделал этого до сих пор. В результате даже дереву, из которого был сделан стол, стало ясно, что Луис – один из семи сынов славного рода Эредиа, после долгих странствований за границей возвратившийся в Испанию. Фани выслушала все с видом человека, которому это давно известно.