Интересно, скольких женщин он обманом заманил в ловушку.
— Мне не нужны твои деньги, — говорю я, пытаясь, и безуспешно, соответствовать его безразличию. Его прищуренный взгляд опускается на мою руку, следуя за тем, как я провожу ею по поверхности бара к его запястью. — Я хочу твои часы.
Кончик моего пальца касается кожаного ремешка, и искра возбуждения разгорается внизу моего живота.
Несмотря ни на что, мы достигли Второго Акта: Предложения.
— Ты хочешь мои часы, — язвительно повторяет он, как будто, если он повторит мне мои же слова, я пойму, как глупо они звучат. Но я не сдаюсь. Конечно, я могла бы взять несколько стодолларовых купюр на стойке, расплатиться по счету и убежать, но что в этом веселого? Я положила глаз на эти Breitling до того момента, как увидела, кому они принадлежат, и я не уйду без них.
Время удвоить ставки.
Когда я поворачиваюсь лицом к его левой руке, лежащей на стойке бара, ткань его пиджака задевает мое обнаженное плечо, заставляя мою кожу потрескивать, как статическое электричество. Я заставляю себя не обращать на это внимания, наблюдая за ним.
Боже. Жар поднимается по моей шее и заливает лицо. Вблизи его рука выглядит еще больше. Широкое запястье, гладкая загорелая кожа и темные волосы, выбивающиеся из-под ремешка часов. Толстые пальцы сжимают ручку так крепко, что на мгновение я задаюсь вопросом, не притворство ли его хладнокровное, невозмутимое поведение, и не планирует ли он в действительности воткнуть этот Montblanc2 мне в шею.
Я сжимаю пальцы в кулак и убираю его на пару сантиметров.
— Mulliner. Если мне не изменяет память, это часть сотрудничества Breitling с Bentley. У него автоматический парящий турбийон, который бьется более двадцати восьми тысяч раз в час.
Его губы подрагивают. Они пухлые и розовые, с глубоким бантиком купидона, от которого, как назло, у меня текут слюнки.
— Впечатляет. Может быть, ты могла бы устроиться на работу в Breitling, тогда ты сможешь сама платить за выпивку.
Я прислоняюсь спиной к барной стойке, отчасти потому что внезапно почувствовала его запах — коктейль из дорогого одеколона и мяты, и это делает меня намного пьянее, чем я являюсь на самом деле, но также отчасти потому, что я надеюсь, что его взгляд опустится на моё декольте.
Этого не происходит.
— Мне не нужна работа. Я хочу твои часы.
Он приподнимает бровь.
— Ну, раз ты так любезно попросила, — он возвращается к своим бумагам.
Я хлопаю ладонью по его папке, отчего его ручка прочерчивает всю страницу. Мрачное раздражение пронизывает его черты, но только на полсекунды, прежде чем это скучающее выражение возвращается.
— Ты невероятно раздражаешь, — тихо говорит он.
— Ты не первый, кто так говорит.
— И на данный момент я готов отдать тебе рубашку, лишь бы ты ушла.
Я опускаю взгляд на его рубашку. Как и любая другая его вещь, она выглядит дорого. Свежая, белая, облегающая его тело, как вторая кожа. Он отказался от галстука в пользу булавки для воротника с двумя золотыми кубиками, подчеркивающими его. Между их соединяет тонкая цепочка. Неохотно признавать, но мне нравится.
— Отдать свою рубашку, но не часы.
— Не часы.
— Что, если я выиграю их?
Я смотрю на его лицо как раз вовремя, чтобы увидеть, как оно меняется. Искра чего-то, возможно, интриги, танцует в стенах его радужных оболочек. Теперь весь вес его внимания тяжело давит на моё тело.
Ручка выскальзывает у него из руки, с глухим стуком падая на папки.
— Выиграешь? Хочешь поспорить?
Краем глаза я замечаю, как Дэн замирает. Знаю, я должна воспринять это как предупреждающий знак. Но прежде чем я успеваю это осознать, моя цель улыбается.
Срань господня. Это как смотреть на солнце. Не потому, что его идеальные зубы ослепляют, а потому, что это кажется опасным. Словно, если я буду смотреть слишком долго, горстка морали, которая у меня осталась, превратится в облачко дыма. Слабые морщинки обрамляют его глаза, заставляя меня понять, что, несмотря на его раздражение мной, он, вероятно, довольно часто улыбается.
И у него и правда есть ямочки.
— Как спорим?
Он удерживает меня внезапным бархатным очарованием, от которого у меня перехватывает дыхание. Бьюсь об заклад, это обеспечивает многомиллионные сделки и заставляет женщин снимать трусики, не задумываясь. Твою мать, если бы у меня не было сотни проблем, я могла бы представить себя одной из них.