Я киваю барменше.
— Три рюмки самбуки, пожалуйста.
Моя щека покрывается румянцем от его мягкой усмешки. Это непринужденно и приятно слышать, и я вдруг понимаю, почему женщины так громко смеются рядом с ним.
— Итак, — я ставлю перед собой два стакана воды, а перед ним три порции Самбуки. — Спорим, я выпью эти два огромных стакана воды раньше, чем ты успеешь выпить эти три рюмки?
Рафаэль подносит ладонь к челюсти, его сузившийся взгляд оценивает мою воду и его рюмки.
— Ты никак не можешь этого сделать. В чем подвох?
— Все, что я прошу — это дать мне фору. Видишь сколько здесь воды?
В его глазах вспыхивает подозрение.
— Фора насколько?
— Ну, скажем, на один стакан?
Он обдумывает это несколько секунд, затем пожимает плечами.
— Кажется, справедливо. Правила?
— Только одно: не трогать стаканы друг друга — ну, знаешь, не опрокидывать их и не передвигать. Готов?
Внимательно наблюдая за мной, он кивает.
Я выпиваю свой первый стакан воды быстрыми, легкими глотками. Мне очень нравится эта игра по двум причинам. Первая, выпить столько воды — отличный способ избавиться от похмелья. Вторая — это такой простой трюк, и всё равно никто до сих пор не догадался, в чём подвох.
Данное мне преимущество избавляет меня от одного стакана воды, и как только Рафаэль начнет пить, я поставлю стакан вверх дном на одну из его рюмок. Он не сможет сдвинуть мой стакан, как того требует правило «не трогать», и я с удовольствием выпью второй стакан воды с самодовольной ухмылкой на губах и новыми шестизначными часами на запястье.
Вытерев рот ладонью, я отставляю пустой стакан и поворачиваюсь к Рафаэлю.
— Спасибо, что дал фору, — мило говорю я.
— В любое время.
— Готов?
Его глаза начинают сверкать. Уставившись на мою влажную нижнюю губу, он медленно кивает.
Но то, что он делает дальше, происходит гораздо быстрее. Это настолько быстро и умело, что моему мозгу, подпитываемому алкоголем, требуется некоторое время, чтобы уловить происходящее. Он сдвигает все три рюмки вместе, так что их общая окружность оказывается больше, чем окружность моего пустого стакана. Прежде чем я успеваю дотянуться до воды в последней попытке выиграть эту игру — что, конечно же, невозможно — сияет металл, раздается лязг и всплеск, а затем я смотрю на пистолет, погруженный в воду.
Его пистолет в моем стакане.
Мой пульс подскакивает к горлу, и я отшатываюсь назад. Пока я смотрю на оружие, ствол которого покачивается среди кубиков льда, а рукоятка покоится на ободке, к которому я собиралась прикоснуться губами, все вокруг меня меркнет.
Я дважды в своей жизни была так близка к оружию. Первый раз — когда им задирали подол моего платья в темном переулке, а второй — когда его прижимали к моему виску.
Шипение. З вук затвора.
Ты хоть представляешь, насколько тебе повезло, малышка? Быть такой везучей — это один шанс на миллион.
Веселые звуки оркестра стихают, а мое сердце стучит все громче. Его стук отдается во впадине моей груди под покровом оцепенения.
Я не могу пошевелиться, даже если бы попыталась.
Пистолет движется во сиянии стекла и искусственного цвета бара. Я восстанавливаю самообладание, чтобы проследить за тем, как Рафаэль вынимает оружие из стакана и вытирает его карманным платком. Его пиджак распахивается, и вот уже угроза исчезла, скрывшись за бархатной отделкой.
Он опирается предплечьем о барную стойку и переключает внимание на что-то на горизонте.
Когда он говорит, в его голосе звучит спокойствие, которое не очень то помогает утихомирить мой пульс.
— Видишь ли, Пенелопа, проблема удачи в том, что она имеет ужасную привычку исчезать, когда на нее полагаешься, — его запонка с игральными костями сверкает мне, когда он подносит первую рюмку ко рту. — Тебе стоит подумать о том, чтобы положиться на что-то более прочное, — он берет еще одну рюмку, и ставит ее с тяжёлым ударом. — Например, на интеллект или знания, — его взгляд опускается к моим губам. — Или, если у тебя нет ни того, ни другого, возможно, на твое красивое лицо, — он ставит последнюю рюмку на барную стойку и вытирает ухмылку тыльной стороной ладони, после чего пробирается вперед, пока не оказывается плечом к плечу со мной.
Я стараюсь не обращать внимания на то, что жар его руки обжигает меня сквозь шубу, и на то, что жгучий аромат лакрицы, исходящий от его дыхания, насмехается над моим проигрышем. Вместо этого я сосредоточился на стене за барной стойкой, стараясь контролировать свое дыхание.