Как-то вечером к ней без предупреждения нагрянул Дитрих, которого она совсем забросила. Он заставил ее одеться и повез кататься на мотоцикле по ночному Парижу. Она обожала подобные вылазки, напоминавшие ей фильмы Феллини. Потом он затащил ее к себе и попытался, раз уж заняться любовью не получилось, выведать у нее, что же все-таки произошло.
— Мы вместе поедем в отпуск, — заявил он, надеясь вырвать ее из той пугающей, тусклой, непривычной заторможенности, которая туманила ее взгляд. — Ты познакомишь меня с итальянцами. Поедем в Венецию, во Флоренцию — куда хочешь, — сказал он, поглаживая ее уродливую стрижку.
Он заметил, что она похудела. Клер вдруг отключилась чуть ли посередине фразы и заснула, так и не ответив ему, согласна она ехать с ним в отпуск или нет. Дитрих всю ночь просидел в Интернете, разглядывая фотографии итальянских отелей — всех как один непередаваемо прекрасных и всех как один забитых до отказа, как будто весь мир сговорился отправиться отдыхать именно сюда.
Затея с отпуском провалилась за недостатком энтузиазма, свободных мест в гостиницах, а также из-за уведомления о начислении дополнительного налога, свалившегося на голову несчастного костоправа утром одного гнусного понедельника. Клер не была перегружена работой — запланированные на осень публикации удалось подготовить заранее. Она согласилась с требованием Леграна снова подключить мобильный телефон — шефу была невыносима мысль о том, что сотрудники разбредутся по природе, перерезав пуповину связи с издательством.
Дом понемногу пустел. Лето обрушилось на двор, и тень времени с утра до вечера обегала по очереди каждый фасад. Знакомые думали, что Клер больна, что она грустит и хандрит. Это было не так — просто она находилась не здесь. Она любила, но больше не страдала. После нескольких недель тесного соприкосновения с реальностью и ее мучительным человеческим фактором, она вернулась к собственной фабрике грез. Декорации и действующие лица сменились, но за ниточки по-прежнему дергала она сама, и под ее уверенными пальцами марионетки творили настоящие чудеса. Особенно японские марионетки, послушные воле ее воображения. У нее появилось много свободного времени, которое она тратила на визиты к соседям — ребячливым старикам и ребенку стариков — и чтение волшебных текстов, написанных придворными дамами старой Японии, или изучение складок одежды крохотных гейш, рожденных кистью художника Харунобу[26]. Удовлетворенное любопытство не мешало привычному счастью — так дети готовы в сотый раз слушать одну и ту же сказку и испытывать одни и те же эмоции. Клер вовсю пользовалась своим даром посвящать дни напролет какой-нибудь одной книге, например сборнику хокку или альбому эстампов. Она ничего не учила наизусть, скорее примеривала на себя прочитанное как одежду, отдаваясь происходящему в ней раздвоению как безумию. Потом внезапная смена погоды или услышанная случайно мелодия заставляли ее бросить один мир и перенестись в другой. В один прекрасный день она вполне могла бы оставить свои заснеженные криптомерии ради обледенелых и продуваемых всеми ветрами английских графств или мишурного блеска накачанного кокаином Лос-Анджелеса. Никаких правил для нее не существовало. Когда-то раньше покупка бархатного фиолетового пиджака заставила ее прочитать «Анну Каренину». Впрочем, гостья на чужом балу, она не могла никого привести с собой. Эта ее привычка к путешествиям в одиночку и вынуждала Дитриха утверждать, что ей никто не нужен.
Между тем оставался человек, прекрасно осведомленный об опасности, которая подстерегала Клер с ее бзиками, — ее мать, позвонившая однажды утром, чтобы узнать, как у дочери дела. Она мгновенно узнала пугающие симптомы, поскольку не раз наблюдала их, когда Клер, еще девочкой, проведя долгие часы над книгой, пошатываясь выходила в гостиную и несла какую-то ахинею. Она тут же сообщила дочери, что они с отцом «собираются в Париж за новым матрацем — ну, ты знаешь, к этому специалисту, он принимает в Девятом округе, рядом с церковью Троицы». Привыкшая к вечному беспокойству этой бедной женщины, которая и вообразить себе не могла, что кто-нибудь на свете способен променять дружескую вечеринку с барбекю на какую-то японскую сказку, Клер, выслушав «матрасную историю», усмехнулась про себя. Два дня спустя они приехали, помогли ей упаковать одежду, попросили консьержку забирать ее почту и чуть ли не силком уволокли ее в Ла-Боль, где сестра уже приготовила для нее комнату рядом с детской. Но неврозы относятся к числу портативных вещей, и Клер благополучно повезла с собой в департамент Атлантическая Луара свою Японию, из-за чего ее дамская сумочка весом сравнялась с чемоданом террориста.
26