Представление об искусстве как о продукте «непрерывной саморефлексии и уважения к другому» – по крайней мере, отчасти – связано с институционализированной эпохой искусства и литературы – послевоенным периодом, когда многие, если не большинство участников художественной сцены получили высшее образование в сфере искусств или литературы и продолжали зарабатывать на жизнь в условиях академической среды. Чаще всего в таком сеттинге более авторитетные художники и писатели помогают менее авторитетным развивать «ремесло» и навыки подготовки полных дискурсивных отчетов, отчасти готовя их к миру панельных дискуссий, пресс-релизов, преподавательской деятельности и самопродвижения онлайн… В этой среде интимная, эмоционально заряженная и управляемая институциями обстановка мастерской или критического семинара предстает своего рода репетицией первой встречи с аудиторией, условия которой часто воспроизводятся (в более крупном масштабе), когда студенты погружаются в большой мир.
Я бы не принимала в этом участия на протяжении почти двадцати лет, если бы эти занятия не доставляли мне особое удовольствие, не были бы источником вдохновения и поддержки. В то же время сидя на этой жердочке, я вижу, как высшие учебные заведения формируют нормы и требования для художников и искусства. Какие-то аспекты этого влияния идут на пользу, другие вызывают беспокойство. Один из самых проблематичных – растущая забота образовательных институций о «безопасности на кампусе» во имя защиты студентов: от раздела IX поправок в закон о высшем образовании[46] до бесконечного разрастания административного аппарата, призванного рассматривать жалобы и распределять ответственность. «На территории кампуса обеспечена безопасность, – пишет Дженнифер Дойл. – Чтобы выполнить это обещание, необходимы надзор и исключение. Мы вынуждены разработать соответствующую процедуру и контролировать риски».
В такой атмосфере вредоносная модель выражения и соответствующие ей требования защиты и усиленного управления рисками превратились в настоящую головную боль. С одной стороны, это возможность живого протеста, способ обратить внимание на загнивающие, несправедливые условия. С другой, это и открытое приглашение институций к объединению и захвату еще большей административной и дисциплинарной власти над преподавателями, сотрудниками и студентами. Как продемонстрировали Дойл и другие, если мы не хотим, чтобы неолиберальный университет (или музеи, или издательства, многие из которых предположительно являются гигантскими корпорациями под прикрытием) превратил требования социальной справедливости в предлог для консолидации и усиления власти, если мы хотим вносить структурные изменения, а не просто укреплять ее теми способами, которые потом могут и будут использоваться против нас (в том числе ухудшение условий стажировок и других форм прекарной занятости[47]), мы должны быть хитрее, изобретательнее и проницательнее, чем того требуют призывы к расширению защиты или незамедлительному увольнению. Это означает серьезное противостояние идее Филлипса: «Если вы не наказываете людей, которые совершают неприемлемые поступки, что еще вы можете сделать с ними или по отношению к ним?» Не случайно в нашем обществе с наибольшим количеством заключенных в мире на этот вопрос не найдется готовых или ловких ответов.
Когда мы не можем от кого-то избавиться, мы часто хотим, чтобы они заткнулись, ну или, по крайней мере, уступили место. Это особенно верно, если рассматривать мир литературы или искусства как игру в одни ворота. Посыл «Заткнись уже» пронизывает «Парижский манифест Дня благодарения», написанный в 2016 году Айлин Майлз и Джилл Солоуэй, в котором они заявляют: «Мы требуем репарационного климата, чтобы начать революцию: порно, созданное мужчинами, будет незаконным в течение следующих ста лет (одного века). В других видах искусства и репрезентативных практиках, то есть кино, телевидении, прозе, поэзии, песнях и архитектуре, для запрета будет достаточно пятидесяти лет (полувека)».
46
Речь идет о поправках в закон о высшем образовании 1972 года, которые, в числе прочего, запрещали дискриминацию по половому признаку на территории образовательных учреждений и в рамках любых образовательных программ, финансируемых государством. –
47
Вот лишь один пример: в 2018 году одну перформансистку на семестр наняли на преподавательскую должность в Институт искусств Пратта. Незадолго до начала семестра нанявшая ее профессорка решила посмотреть перформанс художницы в театре «Джоус паб» на Манхэттене и выразила недовольство моментом шоу, который, по ее мнению, сатирически изображал белизну. На следующий день художница получила электронное письмо, в котором говорилось, что отныне ей не позволят преподавать в Институте. Когда художница потребовала объяснения причин, профессорка сказала, что ее первоочередной задачей была защита студентов, а перформанс художницы убедил ее в том, что именно от художницы их и следует защищать. Не имело значения, что многолетняя карьера художницы как перформансистки, расширяющей границы, была хорошо известна (предположительно, ее наняли на этом основании); не имело значения, как восприняли это увольнение другие художники, работавшие в Институте на прекарных условиях; не имело значения, как восприняли его студенты, увидевшие, что при принятии решения об увольнении институциональная власть руководствуется критической реакцией на (другую) работу художницы, а не способностями студентов к восприятию, дезидентификации и критике – контракт разорван одним письмом по электронной почте. (К сожалению, когда дело касается внештатных преподавателей, это совершенно законно.)