Он упал, медленно кувыркаясь в резком солнечном свете, отбрасывая быстрые блики белого.
Она отвернулась, прежде чем он упал.
Кошмар начался в саду, часом позже. Она учила Делию по книге сказок, поправляя ее рабское произношение. Аллабаб смотрел через плечо Делии, рассеянно размахивая веером.
— Бхас наблюдает за нами снизу, — сказала Делия, произнося имя бога в правильной манере, с придыханием.
Чье-то холодное, леденящее присутствие, казалось, заполнило сад. Оно пронизало холодом спину Низы. На секунду она думала, что это произошло из-за упоминания имени бога, такого страшного, и сама рассмеялась над своей реакцией. Потом Аллабаб ахнул и упал лицом вниз, уронив свой веер. Делия издала сдавленный крик и отвернулась.
Низа оглянулась через плечо и увидела тонкое холодное и застывшее лицо Верховного Жреца, который смотрел на них сквозь перья горшечной пальмы. Его обсидианового цвета глаза были уставлены на книгу сказок, которая открытой лежала у нее на коленях. Она закрыла книгу, чувствуя первое прикосновение страха.
Верховный Жрец вышел из своего укрытия.
— Значит, это правда, — сказал он веско.
Трое из личной охраны царя появились из кустов, пряча глаза.
Низа не могла придумать, что сказать, поэтому она просто подняла подбородок и подождала, пока Верховный Жрец заговорит снова.
Он сел на скамейку поближе к ней.
— Низа, твой отец очень опечалится.
Он сделал жест, и люди царя рывком подняли на ноги ее рабов и увели их прочь. Аллабаб шел молча, а Делия подавляла рыдания. Низа, казалось, не могла оторвать глаз от лица Верховного Жреца.
Он похлопал ее по колену своей хрупкой рукой.
— Мне очень жаль, Низа, что дело дошло до этого, но какой у меня выбор? Никто не возражал, когда ты брала любовников из низких сословий. Женщина твоего статуса может позволить себе маленькие прихоти. Но нельзя давать этим прихотям право на власть. Ты должна была бы знать это. Какой дьявол вселился в тебя, что ты стала учить их читать?
Горло Низы так пересохло, что она еле могла говорить.
— Я сама не знаю. Это казалось таким безобидным… Я подумала, что им понравится читать сказки самим… Им нравилось слушать, как я рассказываю им старые истории.
Верховный Жрец печально покачал головой.
— Сперва сказки. Потом ученые книги, потом рабы научатся, как разбивать цистерны, и мы все высохнем насмерть. Наверняка тебя учили этой последовательности, Низа.
— Да… но они были больше, чем рабами. Они были мне друзьями.
Голос ее прервался, и она вдруг смогла отвести глаза от Верховного Жреца. Она посмотрела на сад с его зеленью и нежно окрашенными цветами, его прохладную сладкую влажность, крохотные очаровательные звуки, которые производили птицы, которые порхали и мелькали в тени. Она почувствовал в сердце резкую, рвущуюся боль. «Теперь все пропало. Это больше не мое. Как я могла быть такой глупой, такой дерзкой?» — подумала она.
— Теперь я должен приказать отдать твоих «друзей» в пустыню. Бессмысленная потеря ценного имущества. А тебя я должен отдать на искупление, что меня крайне огорчает и заставляет скорбеть. Это наверняка разобьет сердце твоего отца, но я должен.
Верховный Жрец выглядел искренне убитым горем, поэтому Низа порывисто протянула руку, чтобы похлопать его по руке, и улыбнулась.
— Я понимаю, — сказала она.
Но на самом деле она не понимала.
Преступники обычно ожидали Искупления в железных клетках, которые стояли на Площади Искусной муки. Эта пытка была частью их наказания. Они умирали в Искуплениях стандартизированной формы. Те, чьи преступления были особенно примечательны, или те, кто принадлежал к высокой касте, размещались в Храме, под охраной жрецов, пока не попадалась возможность устроить особенно поучительное Искупление. И преступление, и сан Низы были очень велики, поэтому она была заперта в личной камере Верховного Жреца.
Ее камера была сурова, но не противна. Дважды в день ей давали простую еду, и дважды в неделю ей разрешали вымыться, используя таз и тряпку. Тюремщики были вежливы, но молчаливы. Одиночество заменило ее страхи. К ней никого не пускали.
Время от времени ее отдых прерывался воплями других заключенных, которых допрашивали в комнате в конце коридора. Поскольку она честно и искренне признала свою вину, подобные знаки внимания были признаны излишними в ее случае, поэтому у нее было множество времени подумать над своими глупостями. Очень быстро она прониклась величайшим презрением к той личности, которой она была. Разве она действовала из желания улучшить судьбу ее рабов? Нет, горько подумала она. Она учила их читать не из благородных побуждений, но из-за того же праздного желания получить удовольствие, которое ей могло доставить обучение ручной пылевой ящерицы вставать на задние лапы, чтобы попросить кусочек сладости.