Относительно мозгового огня: помни, что генчи в основном руководствуются в жизни обонянием. Главным вспомогательным органом служит зрительный канал с многочисленными глазами. Поэтому мозговой огонь главным образом искажает для людей картину именно видимого мира. Слуховые галлюцинации весьма слабы в сравнении со зрительными, поэтому, если ты что-либо услышишь четко и ясно, ты можешь принять с чистой совестью, что это и есть реальность.
– Понимаю, – ответил Руиз.
– Наконец, найти машину будет совсем не так легко. Обрати самое пристальное внимание, пока я буду тебе рассказывать все, что мы знаем о топографии анклава.
Сомнир долго говорил, создавая в сознании Руиза своеобразную ментальную карту, время от времени останавливаясь, чтобы оценить, насколько хорошо Руиз все запомнил. Его голос становился слабее, а статические шумы и помехи все сильнее.
– Шлем все больше выходит из строя, – сказал Сомнир. – Тебе должно хватить того, что я уже успел тебе рассказать. – Последовала долгая пауза, такая длинная, что Руиз успел подумать, что со шлемом все кончено. – Помни про нас, – сказал наконец Сомнир.
– Всегда буду помнить, – сказал Руиз от всего сердца.
– Удачи! – голос Сомнира почти пропал. Тонкий и противный гетеродиновый визг раздался в шлеме – и потом все пропало.
Руиз снял с головы ставший бесполезным механизм.
Низа стояла поблизости, глаза ее расширились от беспокойства.
– Что такое, Руиз?
Он сел.
– Очень плохие вести, Низа.
– Руиз, – сказала Низа еще настойчивее, – что это?
Руиз поднял на нее взгляд. Что творилось за этими такими красивыми темными глазами, какие мысли проплывали там? Что за чувство оживляло ее взгляд: человечное сострадание или присущий человеку расчет?
Он не мог рисковать, полагаясь на то, что расчета в ней нет, и поэтому стал отвечать уклончиво.
– Положение стало очень трудным, – ответил он.
– А раньше оно каким было? – спросила она.
– Ты права, – ответил он. – Ну хорошо, нам надо собираться, это уж обязательно.
Он встал, и его помятые ребра вспыхнули болью. Он встал на колени возле Желтого листа и расстегнул оставшиеся застежки шлема. Когда он содрал с нее шлем, голова ее замоталась из стороны в сторону, словно у птицы со свернутой шеей. Лицо ее в смерти оставалось таким же бесстрастным, каким было и при жизни, глаза холодно и неподвижно смотрели, рот был слегка открыт.
Желудок его задергался в спазмах, когда ему представилось то, что он должен был делать дальше. Рядом, возле него, был кусок обвалившейся стены, хороший увесистый камень. Он поднял его и нанес удар по черепу гетмана. Кость разлетелась, и некогда красивая голова была страшно изуродована. Он услышал, как тошнит Низу, и почувствовал, что ему самому почти так же тошно.
Но он взял вибронож и вскрыл череп, разрезая кость вдоль разломов. Потом он прорезал мозг, пока не нашел синаптический отсоединитель, черный овоид, от которого тянулась тоненькая ниточка псевдонерва.
– Очень плохо, – сказал он с сожалением. – Я-то надеялся, что они пользовались каким-нибудь электромеханическим устройством, которое можно было бы использовать против Геджаса.
Он хотел было раздавить это устройство, но потом подумал, уж не содержит ли оно каких-нибудь деталей, позволяющих проследить, что с ним происходит. Он дочиста вытер овоид о жесткие волосы гетмана и передал его Низе.
– Положи это в карман. Кто знает? Вдруг это тебе пригодится.
Он перекатил тело и стал поворачивать запоры, которые держали спину брони, прикрепляя ее к грудному пластрону, потом стал снимать детали брони с трупа.
– Что ты теперь делаешь, Руиз? – спросила неспокойно Низа.
Он посмотрел на нее и увидел, как она побледнела.
– Я как раз подбираю тебе твой новый гардероб.
Ему было приятно, что она не стала немедленно истерически протестовать. Она секунду постояла неподвижно, а потом неуверенно кивнула.
– Понятно, – ответила она.
– Это для нас единственный шанс подойти к Геджасу, как я думаю, – ответил он. Броня уже лежала небольшой кучкой возле Желтого листа, которая сразу же стала казаться меньше и незначительнее, как это всегда происходит с трупами.