Но, несмотря на это, у финнов на фортификационную возню было не два с половиной года, как в нашей истории, а примерно десять месяцев. Поэтому линии обороны Ваммелсу-Тайпеле и Виипури-Купарсааре-Тайпеле были только спроектированы, размечены на местности, но к их фактическому сооружению финские саперы еще не приступали; а линия Салма (последний оборонительный рубеж уже на территории самой Финляндии) и вовсе оказалась лишь карандашной линией на карте.
С учетом потери столицы прорыв линии фронта, осложненный десантом в Выборг и общим соотношением сил (двести тысяч советских солдат против семидесяти тысяч финских) поставил армию страны Суоми в безнадежное положение. В вооружении соотношение сил также было не в пользу финнов: семь тысяч орудий и минометов против восьмисот, шестьсот танков и штурмовых орудий против ста и почти тысяча самолетов против двухсот. Фронт на направлении главного удара 21-й армии рухнул. Одновременно с десантом в Выборге советская группировка в Хельсинки начала наступление на север, в направлении станции Лахти, чтобы перерезать последнюю коммуникацию, обеспечивающую транспортную связность Финляндии. К вечеру 27 августа Маннергейму со всей ясностью отрылось, что финская армия потерпела окончательное поражение.
28 августа 1942 года, Утро. Финляндия, Хельсинки.
Маршал Финляндии Карл Густав Маннергейм.
Для Финляндии война завершилась полным разгромом. Операция, начавшаяся пять дней назад с высадки десанта прямо в столице Финляндии, подошла к логическому завершению. Сражаться финны больше не могли, но и просить о перемирии ценой политических уступок было невозможно, поскольку весь штат финского МИДа оказался на территории, занятой советскими войсками, и был интернирован. Сделать это оказалось необходимо, и как можно скорее, так как финские солдаты и офицеры продолжали гибнуть каждый день, пока шли бои на фронте. Их и так уже слишком много полегло во время «Зимней войны» 1939-40 годов и в 1941-42 годах, во время так называемой «Войны-продолжения». Наиболее существенные потери финская армия понесла в последние несколько месяцев[1].
Своей цели советские войска добились, к утру двадцать восьмого августа остатки финской армии были на грани безоговорочной капитуляции и самодемобилизации. О том, как это бывает, маршал Маннергейм прекрасно знал по 1917 году. Еще несколько дней – и он сможет начать переговоры как частное лицо. А может, и вообще с ним никто не захочет разговаривать, потому что русские продолжают наступать, а помощи финнам ждать неоткуда. Немцы помочь не в состоянии, Британия и Франция уже не игроки на политическом поле, а США не будут заступаться за Финляндию, находящуюся в составе враждебного им блока. Да к тому же у янки и своих проблем пруд пруди.
Переговоры о перемирии, или хотя бы о почетной капитуляции, вести все равно надо, хотя, честно сказать, вести их просто некому. Нет такого человека в распоряжении Маннергейма, и не предвидится. Похоже, ему придется вспомнить, что и он когда-то служил в русской армии и общался с сослуживцами на великом и могучем русском языке.
Но к кому идти? К генерал-лейтенанту Говорову на Карельском перешейке добираться далеко и неудобно. С учетом бомбовых ударов по коммуникациям прибыть в штаб Карельского фронта удастся лишь тогда, когда останется только сдать оружие и под конвоем отправиться в Москву. Да и невместно сие было, ведь Говоров по старой службе – прапорщик военного времени, а он, Маннергейм, целый генерал-лейтенант. Правда, те русские, что сейчас находятся в Хельсинки, ничуть не лучше – по старой службе командующий 44-й армией генерал-лейтенант Петров тоже пребывал в чине прапорщика, как и Говоров, а командир Корпуса морской пехоты Особого назначения генерал-лейтенант Чуйков в семнадцатом и вовсе был флотским юнгой, то есть имел статус даже ниже нижнего чина[2].
Но у генералов Чуйкова и Петрова перед генералом Говоровым было одно – нет, два – неоспоримых преимущества. Во-первых, они находились значительно ближе, чем Говоров, чей штаб совсем недавно перебрался в поселок Кивеннапа (современное Первомайское), до которого маршалу пришлось бы добираться двести шестьдесят километров по разбитым проселочным дорогам, в то время как до центра Хельсинки ехать не более сорока километров. Во-вторых, генерал-лейтенант Чуйков командовал Корпусом Особого назначения, и род войск тут был не важен, поскольку Маннергейм знал, что все корпуса Особого назначения находятся в непосредственном подчинении Ставки Верховного Главнокомандования, а следовательно, лично у Сталина. И докладывать обо всем Чуйков тоже должен на самый верх, советскому вождю.
1
Дело в том, что развитие событий в обоих мирах отличалось тем, что в основном варианте операция по принуждению Финляндии к миру проводилась в преддверии генерального наступления в Белоруссии (операции «Багратион») и была ограничена как по срокам, так и по масштабу. В этом же варианте руки у маршала Говорова были развязаны, ибо группа армий «Юг» была уже разгромлена, а группой армий «Центр» предполагалось заняться во время зимней кампании. К тому же захват Хельсинки в самом начале операции как бы намекал на бессмысленность сопротивления.
Кроме того, в основном варианте истории советским войскам на Карельском перешейке пришлось прорывать четыре укрепленные линии обороны, а не полторы, как в этом мире. В основном варианте немецкие дивизии присутствовали на территории Финляндии до самого конца боевых действий, а в этом варианте их отозвали уже в конце июля. Да и сама операция в основном варианте протекала намного тяжелей, поддержки авиацией и артиллерией наступающим войскам было меньше, а сопротивление противника было ожесточенней.
В данном варианте, благодаря тому, что на других фронтах наступила оперативная пауза для накопления резервов и пополнения запасов, вся артиллерия РВГК и все силы стратегической авиации нацелились на Финское направление. Мощь их ударов сковывала финнам маневр резервами, разрушала оборонительные сооружения и нарушала транспортные коммуникации. В результате воля к сопротивлению у финских солдат и офицеров стала иссякать, и они были готовы пойти на безоговорочную капитуляцию, лишь бы поскорее прекратился этот ад.
2
Была после семнадцатого года у бывших офицеров русской императорской армии такая слабость – меряться шишками насчет последнего чина и должности в царской армии. Как будто все звания и чины, которые они наполучали в Белой армии и армиях государств-лимитрофов, являлись чем-то фальшивым и ненастоящим.