* * *
Женился я рано, еще в студенчестве. На пятом курсе я познакомился с юной красавицей, также студенткой Дарси, на три года моложе меня. Это и была Лиса Денвер.
Незадолго до нашего знакомства она выиграла не очень значительный, но весьма многообещающий титул "Мисс Дарси". Не знаю уж, что она во мне нашла, -возможно ей нравилось, что я сын господина Р., -- но наши отношения развивались удивительно быстро и гладко. Я никогда ее не любил, но сам факт романа с признанной красавицей естественно льстил моему молодому самолюбию. Летом того же года я какое-то время гостил в имении ее родителей, после чего, как "порядочный человек", уже просто обязан был предпринять известные официальные шаги.
Помнится, в те времена покойный ныне Гамбринус посматривал на меня с особенной грустью, от комментариев воздерживался и лишь незадолго до моей свадьбы предпринял единственную попытку.
-- Семья есть пережиток феодализма, -- сказал тогда Гамбринус. -- В прежние времена люди объединялись в семьи, потому что так легче было вести натуральное хозяйство. Теперь необходимость в этом отпала, и люди женятся по любви или же по слабости. Почему женишься ты?
Я лишь улыбался в ответ, -- вероятно довольно глупо, улыбкой человека, которому нечего сказать; а еще своей улыбкой я демонстрировал Гамбринусу, как я ценю его остроумную философию. А Гамбринус печально смотрел на меня, прекрасно понимая (так я теперь склонен думать) как все оттенки моей улыбки, так и то, что он все равно не в состоянии меня переубедить. Не я был первым, и не я буду последним; все это старо как мир, и Гамбринус на своем долгом веку уже, конечно, перевидал сотни подобных глупцов.
Правоту Гамбринуса я осознал уже всего спустя несколько месяцев.
Я и оглянуться не успел, как блестящая и интересная Лиса превратилась в привычную, обыденную, надоедливую, все еще привлекательную -- но уже не для меня -- молодую женщину. Ее присутствие отныне меня лишь тяготило. Сам факт ее отсутствия воспринимался мною с некоторого времени чуть ли не как символ свободы. Я начал замечать за собой тягу к женщинам, являвшим собой внешнюю противоположность стройной, тонкокостой Лисе. Именно такой была Кора Франк -маленькая, пухленькая барменша из уютного питейного заведения на Зеленой аллее в Лисьем носу.
Я никогда не описывал переживания влюбленного человека. Эта тема в мировой литературе -- едва ли не самая избитая, и сказать новое слово в ней положительно невозможно. Разве что иногда возникает желание освежить в памяти страницы собственной биографии -- порой просто ностальгическая потребность вернуться мысленно в прошлое -- а потому тема любви сегодня скорее подходит для личных записок, чем для профессиональной литературной деятельности.
Итак, незадолго до ухода с "Корабела" я волей случая впервые заглянул в крохотную рюмочную на Зеленой аллее и увидел за стойкой Кору Франк. Теперь мне уже нелегко воспроизвести в памяти и оценить первое впечатление, произведенное на меня Корой. Скорее всего: ничего особенного. Мы о чем-то беседовали; она улыбалась -- мила да и только. Вскоре я ушел, очарованный больше уютом рюмочной, нежели ее хозяйкой. Через пару дней зашел опять; она меня узнала; на сей раз мы познакомились, и я узнал, что она не замужем. На следующий день я снова пришел -- еще не ради нее, но уже думая о ней. Потом я стал приходить ежедневно; Кора улыбалась, кокетничала и нравилась мне все больше и больше.
Позднее, уже по уши влюбленный, я бывало размышлял о том, что Кора улыбается многим мужчинам, что такова ее манера; но поначалу ее улыбки казались мне многообещающими. Впрочем, многообещающими, да и только; влюблен я еще не был, это чувство обычно нарастает постепенно, хотя в случае с Корой я могу припомнить эпизод, который теперь склонен считать переломным; после него нежные чувства по отношению к Коре на долгое время заслонили в моем сознании все остальное.
Почему-то я люблю вспоминать этот эпизод. Быть может, он был одним из немногих в моей жизни, когда я оказался на высоте.
По воскресеньям мы с Лисой обычно обедали у моих родителей. Я любил эти обеды; любил родителей, невзирая на все разногласия; любил родительский дом. В тот день (я тогда еще работал на "Корабеле") я за столом говорил мало, озабоченный тяжкими мыслями о своем "корабельном" прозябании. Но в какой-то момент разговор коснулся актуальной статьи Публициста. Речь там шла о "вольностях", которые нередко позволяют себе посетители увеселительных заведений при общении с официантками или барменшами (припоминаю ---Публицист). Автор считал подобные вещи вполне естественными, а ответный флирт со стороны этих женщин находил неотъемлемой составной частью их профессии. Статью я так никогда и не прочел, хотя помню появившиеся впоследствии отклики на нее: непродолжительное время поднятый Публицистом вопрос активно обсуждался в "Предзакатном Армангфоре".
Я уже был сильно неравнодушен к Коре, поэтому легко понять мое состояние в тот момент, когда я понял, о чем идет речь. Мать заявила, что женщине не подобает торговать спиртными напитками, и в глазах любого нормального мужчины, стоящего за стойкой бара, женщина по другую сторону стойки абсолютно лишена привлекательности. Заочно оказалась задетой Кора, но даже не будь этого, я бы все равно возразил матери: я никогда не разделял подобной философии. Я выразил свое несогласие банальнейшим образом (банальность -- это сущая правда, за века ставшая банальностью). Я сказал, что любая профессия по-своему необходима, и если мы пользуемся услугами такой женщины, значит ее деятельность должна быть уважаема. Лиса презрительно усмехнулась, а мать заявила, что, рассуждая подобным образом, можно оправдать и проституцию. Я отвечал, что проституция во всех цивилизованных странах запрещена законом, а потому аналогия с ней вряд ли уместна. Мать и Лиса не нашлись, что ответить, но вид у обеих был глупый и гнусный. Отец, снисходительно улыбаясь, изрек какую-то "псевдодемократическую" чушь; при этом он подмигнул мне, как бы шутливо выражая мужскую солидарность, чем взбесил меня окончательно. Я едва сдержался, чтобы не наговорить жене и родителям резких и обидных слов, но свое несогласие с их позицией выразил вполне ясно.