— Я те говорю, у меня кума недалеко живет, — взяв вилку для потребления второго гнул свое первый. — Она говорит, оттуда даже бежать никто не успел.
— От ты судитель какой, а? Тикать некому, потому шо ни було ничего! Чего тикать то, если мирно все, а? — говорящий — седоватый с усами казак посмотрел на окружающих, ожидая поддержки. Его глаза встретились с Георгием и он, найдя третью сторону обратился к нему. — Вот ты, ученный человек, скажи этому тылдычару, шо такого быть не может! А?!
Некоторые из сидящих за столом прислушались, на время снизив голос. Гоша, чувствуя не званное общее внимание к нему, взял салфетку и вытер ею губы. Он видел бой на видео, но впопыхах ему никто не говорил ему о том, можно ли разглашать такую информацию или нет. Он снял очки, сложил их и спрятал в карман. Лицо его начало краснеть, он никогда не любил врать, да этого особо при его работе и не требовалось, но сейчас горькая пилюля правды встала ему поперек горла. Мужики толкая друг друга в бок локтями, останавливали разговоры, показывая на конструктора, лицо которого предательски краснело. За их длинным столом воцарилась практически полная тишина лишь два человека на углу стола негромко что-то говорили друг другу, не обращая внимания на окружающих. Гоша не в силах сказать покачал головой.
— Шо беда? — понимая что слухи о гибели Иванково могут быть правдой, растерянно моргнул казак.
— Беда мужики, беда, — наконец выговорил конструктор. — Сейчас будем конструкцию чуть-чуть дорабатывать и на калибр двенадцать и семь переводить. Через два часа привезут.
— Ай-ай-ай… — протянул казак, схватившись за голову. — Ай-ай-ай…
Сосед сбоку слева, здоровый и по лицу видно добрый мужик, толкнул Георгия плечом.
— Ну ты расскажешь, что ли, нет?
— Не положено, — нашелся конструктор. — Потом скажут, а нам нельзя.
— А-а-а, — протянул сосед.
Обед продолжился, но уже менее жизнерадостно. Георгий был уверен, что им все расскажут про зомби и про всего лишь одну отбитую улицу, ведь он не один смотрел видеозапись. Погруженный в свои мысли он поел, когда уже было собрался уходить, здоровенный мужик что сидел слева протянул ему яблоко.
— На возьми, Гоша, яблочко. Это наше, с огородов, — басом сказал он.
Георгий слабо улыбнулся.
— Спасибо.
Глава 19. Путь в темноте
Неровные шероховатые выступы в тенях которых таилась темнота чернее самой ночи, слабое мерцание черных свечей, теряющих свой свет на мрачных каменных поверхностях, приглушенный равномерный шум двух источников и высокий массивный трон, на котором сидело не менее высокое существо, едва различимое в плавающем мраке. Когда то давно он был человеком, потом он долго, очень долго, слепо бродил в темноте не помня себя и не понимая смысла времени, гонимый голодом по одним и тем же кругам, не имея источников света, тепла и звука. Потом он что-то вспомнил и смог выйти на поверхность. Там он вдруг смог объяснить себе свое предназначение и свято верил в него, обращая в свою веру других, пока далекий отсвет прошлого, запечатленный на бумаге не напомнил ему большее, не напомнил ему кем он был еще до подземелий, и тогда он понял свое заблуждение и перестал быть тем, кто ведет за собой. Но сейчас, неизвестно кем брошенный жребий предлагает ему снова иллюзию выбора, либо уйти с этого трона, погибнуть, добровольно заморив себя голодом, сойти с ума в темноте и одиночестве, но сохранить многие жизни, либо остаться на троне и получить то, о чем он когда-то только мечтал — последователей которые придут добровольно и которых он сможет вести туда, куда захочет. Голода Лука не боялся. Про голод он знал все. Он мог выделить три самые страшные стадии голода. Первая стадия, когда человек испытывает голод это нормально, вторая стадия, когда голод испытывает человека, постепенно доводя его до края, срывая тормоза, ставя перед выбором съесть себе подобного или умереть, и третья стадия, когда голод испытывает голод, потому что человека в нем уже нет, человек уже становиться сторонним зрителем наблюдая за тем как умирает и разрушается его тело. Он доходил до последней, когда человек внутри перестает сопротивляться, отдаваясь на милость всего что окружает его и что находится в нем. И он победил. Колония больше не указывает ему когда и кого есть. Он знал что убивая голодом себя, он убивает и его мучителей, только одна мысль о том, что он уничтожает и поработившее его тело ДНК, облегчало саму мысль о смерти.
Но одиночество… Десятки лет в темноте и тишине… Оно сломало что-то в нем, оно поселило в нем отчаяние, сломало волю и здравый смысл… за что, за что он должен переживать это вновь? Почему ради спасения других он должен убивать себя? Особенно сейчас, когда появилась она. Та чья душа возможно испытала муки сродни его, та которая не боится самой смерти, возможно даже призывая ее. Та которая, так же как и он находится в одиночестве, возможно еще худшем чем он. Одиночество среди мира полного людей — худшая пытка. Худшая пытка потому, что среди всего многообразия выбора действительно нет того, кто бы соответствовал силе ее души, кто мог бы вместе с ней нести ее пламя, высоко держа его в руках, нежно закрывая если понадобиться от ветра и непогоды, разбивать встающие перед ней стены или разбиваться о стены вместе. Но никто не смог дойти до тех глубин, до которых дошла она, никто не смог защитить ее от того что досталось ей, и только поэтому ей пришлось разбиваться о стены самой, потому что больше никто… Пламя черных свечей молчаливо кивало его мыслям. Привлеченные столь долго горящим светом прилетели два ночных мотылька. Странно что они появились здесь. Один из них кружась над свечой слишком близко подлетел к ней и чиркнул крылом по пламени. Пустив едва уловимую струйку дыма опаленным крылом, он упал в темноту. Лука непроизвольно издал возглас, словно хотел предупредить его. Он встал и нашел светящееся в темноте серым насекомое. Положив его на ладонь он осмотрел крыло, которое было прожжено посередине. Второй мотылек тревожно летал над ладонью Луки, кидая беспокойную маленькую тень на лицо получеловека.