Я достаю из коробки старый мобильник Вэл, и с него что-то падает на ковер. Я переворачиваю жесткую белую карточку и вижу на ней надпись: Ричард Розенберг из юридической фирмы «Голдман и Розенберг». Ни имя, ни название фирмы мне не знакомы, но, перевернув телефон, я вижу, что карточка скорее всего была спрятана в футляре. На обратной стороне почерком моей жены написано: «Отель «Палмс», номер 133».
Меня разбирает любопытство, с какой целью Вэл встречалась с адвокатом. К тому же в отеле. Банкротство? Не то, чтобы наш бизнес сильно процветал, но потеря дома или чего-то в этом духе нам точно не грозила. Она знала это как никто другой, поскольку работала у меня бухгалтером. В конце концов, именно так мы и познакомились — мой отец нанял ее, чтобы уладить свои финансовые дела, которые были гораздо более запутанными, чем наши. Развод? Несчастной она никогда не казалась. Более того, она частенько заговаривала о том, чтобы завести второго ребенка. Неверность? Однажды пережив измену, Вэл всегда испытывала искреннюю ненависть к такого рода предательству.
Я ставлю телефон на зарядку в надежде найти в нем что-нибудь, что прольет свет на этого адвоката. Может, телефонный разговор или неотправленное сообщение. Пока телефон заряжается, я продолжаю рыться в коробке.
Я нахожу там открытку на День отца, на которой цветными карандашами написано «Самый лучший папа на свете», и рисунок Изабеллы, изображающий всю нашу семью и котенка, которого она в тот год попросила у Санты.
Снова почесав Филиппа, я смотрю на рисунок и улыбаюсь.
— Помнишь, как она называла тебя своим младшим братом?
Я нахожу в коробке фотографию, на которой мы втроем в последний день ее химиотерапии. И когда я добираюсь до дна, боль становится терпимой. Нет, она никуда не ушла, и не уйдёт, но уже не такая сокрушительная, какой я ее себе представлял. Глядя на все эти реликвии, я чувствую не только печаль, но и свет. Затерянный в воспоминаниях о тех днях. Я чувствую на своем лице солнце, а в сердце — счастье, благодарность за этот подаренный Богом небольшой отрезок времени с этими двумя удивительными созданиями.
Я ставлю коробку обратно на полку и забираюсь под одеяло. Уставившись в потолок, я мысленно возвращаюсь к нашей утренней встрече с Айви, и меня передергивает от мысли, что я не смог предложить ей еще какую-нибудь помощь. В конце концов, я мог бы взять одну из наших многочисленных брошюр о домашнем насилии, хотя, после всех тех ресурсов, что она уже исчерпала, это могло бы показаться ей какой-то пощечиной. Кто этот парень, что у него такие связи в правительстве? Член мафии? Картеля?
Может, она и упоминала об этом, но я слишком увлёкся разглядыванием ее тела, словно какой-то хищник, оценивающий свою потенциальную еду.
В качестве выхода из ее ситуации я мог бы предложить ей временно пожить здесь, в церкви, может, даже в одной из дополнительных комнат в доме приходского священника. Конечно, ей пришлось бы спать на верхнем этаже, подальше от меня, потому что один только запах этой женщины, похоже, пробуждает во мне зверя. Я даже думать не хочу о том, что она может жить в соседней комнате, поэтому закрываю глаза и сосредотачиваюсь на безвредных темах, о которых хотел бы написать завтра в письме епископу Макдоннеллу, и уже от одного этого проваливаюсь в сон.
11.
Дэймон
— Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Есть что-то лицемерное в том, чтобы стоять тут перед паствой и произносить эти слова. Даже если я приготовил эту проповедь задолго до утренней службы и до того, как безжалостно убил человека, все равно я чувствую себя каким-то обманщиком, поучая всех добродетели, когда сам ее запятнал.
— Ибо если вы будете прощать людям пригрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный.
Первоначально я написал это вследствие большого переполоха вокруг новости об одном бомже, которого избили до полусмерти за то, что он украл у женщины дизайнерскую сумочку. Она оставила ее у фонтана во время обеденного перерыва. Оказывается, он украл деньги, чтобы купить еду для своей стаи бездомных собак, но, когда группа «добрых самаритян» его выследила, они не сочли его поступок великодушным и, прежде чем вернуть сумочку владелице, решили бродягу наказать.
В моей проповеди говорилось о том, что следует видеть дальше человеческих грехов и, прежде чем кого-то судить, постараться понять выпавшие ему невзгоды. Если бы я последовал собственному совету, то, возможно, принял бы в расчет то, что в детстве Чака самого подвергали насилию, избивали за его странности, которые можно было бы минимизировать с помощью необходимой заботы и воспитания. Но я никогда не прощу ему того, что он сделал с теми маленькими девочками, так что, если это делает меня безжалостным подонком, значит, так тому и быть.