Крепко стиснутые челюсти, видимо, отражают пылающую в нем злобу, говоря мне, что я довела этого святого человека до крайности. Он вынимает свои пальцы и, не сводя с меня глаз, подносит их ко рту, слизывая с них следы моего возбуждения.
— Ты даже на вкус как грех. Подумать только.
Я гляжу, как Дэймон опускается на колени и, сжав в кулаке член, неотрывно смотрит туда, где все еще двигаются мои пальцы. Опершись рукой о стену, он наклоняется, чтобы слизнуть стекающую по моим бедрам влагу.
— Убери руку, — срывающимся голосом приказывает Дэймон, и я делаю, как он велит. — Подними юбку и откройся мне.
Повинуясь его указаниям, я приподнимаю одной рукой юбку и, прижав два пальца к своим складкам, открываю ему клитор. Подобные приказы мне не в новинку, но возникшее вдруг желание делать то, что мне велят, становится для меня полной неожиданностью. С растущим трепетом смотреть, как этот отказывавший себе в удовольствии мужчина наслаждается тем, чем мы занимаемся, — настоящий подарок после всех тех лет, что я была вынуждена проделывать все это для Кэлвина.
— Да, вот так, — его кулак двигается быстрее, вены на шее пульсируют так же неистово, как и рука. — А теперь скажи мне, чего ты хочешь, Айви. Скажи, каких непристойностей ты от меня ждёшь. Признайся мне в своих грехах.
Боже милостивый, я, наверное, попаду в ад, но меня ничего в жизни еще так не заводило, поэтому я на это ведусь.
— Я хочу, чтобы ты меня там поцеловал.
— Нет-нет. Ты гораздо порочнее, Айви. Давай же.
— Я хочу..., — спустя мгновение я понимаю, что трусь задницей о стену. — Я хочу, чтобы ты мне отлизал.
— Вот так. Хорошая девочка.
Этот мужчина гораздо горячее, чем я о нем думала. Он источает все возможные флюиды мужественности и власти. Но не так, чтобы меня от этого тошнило, как в случае с Кэлвином. Нет, к моему большому удивлению отец Дэймон производит совершенно противоположный эффект.
— А теперь скажи мне... как будет по-французски «грешница»?
— Р-pécheresse.
Он пододвигает ко мне стоящий рядом стул и, поставив на него мою ступню, ещё шире раздвигает мне ноги.
— Ну так не заставляй меня ждать. Pécheresse.
Этот мужчина порочен, тьма сочится из его пор, словно вырывающиеся из пламени дьяволята. Я чувствую, что не знаю даже малой толики того, что скрывается подо всей этой добродетельностью, которую он носит словно вторую кожу.
Толкнувшись к нему бедрами, я подставляю клитор прямо к его губам, и как только он касается меня своим щетинистым подбородком, дёргаюсь от щекотки. Его губы смыкаются над моим лоном, все еще раскрытым для него пальцами, и он жадно его лижет, словно въедается в перезрелый инжир, упиваясь соками. Я вскрикиваю и, впившись ногтями ему в голову, хватаю пригоршню его коротко стриженных волос. Мои бедра толкаются к нему, язык Дэймона погружается в мои складочки, и когда в меня проникают его пальцы, я уже не могу сдержать стон, который эхом отскакивает от стен комнаты. Конечно, снаружи нас кто-нибудь может услышать, но Дэймона это не останавливает, или ему просто все равно, судя по вырывающимся у него из груди звукам удовольствия, пока он словно адская машина наслаждения, сосет меня, двигает во мне пальцами и надрачивает свой член.
Частое, прерывистое дыхание Дэймона обдает мою киску, а его рука ритмично скользит по массивной эрекции.
— Пожалуйста, святой отец. Хватит.
— Ты хочешь, чтобы я прекратил? — спрашивает он голосом, больше похожим на рычание.
— Нет!
Боже, что я говорю? Я не хочу, чтобы он прекратил, я хочу, чтобы это прекратилось. Это неясное томление от чего-то, что я не могу точно определить. Ощущение, от которого у меня сжимаются и натягиваются мышцы, словно вот-вот порвутся, но не могут.
— Пожалуйста, не останавливайся. Сделай так, чтобы... это закончилось!
Это не должно быть так приятно. Это должен быть бесстрастный, ничего не значащий, бездумный секс. Такой, как у нас с Кэлвином — целенаправленный и не доставляющий никакого удовольствия. Я не должна ничего чувствовать, но чувствую. Чувствую, как он проникает в каждый уголок моих самых темных фантазий, являя мне удивительное откровение, что, возможно, секс, если он с правильным мужчиной, вовсе мне не противен.
Если бы только этот правильный мужчина не был чертовым священником.
— Вот... чего ты... заслуживаешь..., — его слова прерываются резким дыханием и звуками чавкающей плоти. — За то, что дразнишь меня, pécheresse.