Не сводя с меня глаз, она протягивает руку и медленно расстегивает мне ширинку.
— Аминь, — шепчет Айви и, стянув брюки до середины бедра, высвобождает мой член.
После еще одного рывка за натянутый у нее на горле ремень она подается вперед, и в тот момент, когда ее губы соприкасаются с головкой моего члена, я понимаю, что для меня нет никакого шанса на искупление. Никакого пути назад.
Проникая членом ей в рот, я кладу руки Айви на голову, словно даруя ей благословение, и, когда она проходит по мне губами снизу-вверх, запрокидываю голову.
— Да, вот так. Прими все, Айви. Каждый миллиметр того, что ты посеяла.
Она снова берет меня в рот, и внизу живота закручиваются нити напряжения. И снова. Двигаясь по моему члену вверх-вниз с таким поклонением, с такой беззаветной преданностью, и в то же время лишая меня последних остатков благочестия.
— Pécheresse, этими губами ты обрекаешь мою душу на вечные муки, — зарываясь пальцами ей в волосы, говорю я. — Черт возьми.
По-прежнему не отводя рук от ее головы, я, тяжело дыша, резко вынимаю у нее изо рта свой член. Каждая моя мышца ноет от разрыва этого контакта, требуя продолжения этой восхитительной пытки. Мне хочется наказать ее за то, какую власть она имеет над моим телом. Как легко вводит меня в грех, словно это ответ на все мои молитвы.
Но с этим уже ничего не поделаешь. Говоря по правде, я был проклят в тот день, когда появился на свет. В этом тоже нет никаких сомнений.
Как отцу, мужу и священнику, мне нравится думать, что в какой-то короткий отрезок моей жизни мне посчастливилось узнать, что значит быть хорошим человеком. С высокими моральными качествами и благородными целями, умеющим прощать и проявлять милосердие. Но я сын Энтони Савио, преступник от рождения, и куда бы я не бежал, и сколько бы раз не менял свое имя, убийство всегда будет у меня в крови.
Таков уж я есть.
Я снимаю с шеи пасторский воротничок и бросаю его на тумбочку. После сегодняшнего вечера он мне уже не понадобится, поскольку я твердо намерен завтра же утром передать епископу Макдоннеллу прошение об отставке. Затем я расстегиваю рубашку и сбрасываю ее на пол рядом с Айви, моим искушением во плоти, которая смотрит, как я раздеваюсь. Терпеливо ждет, словно послушный проситель.
Хотелось бы мне сказать, что пролитой мною крови вполне достаточно… но также, как я уверен в том, что не смогу держаться подальше от Айви, для меня очевидно, что не в моих силах простить отца за убийство моей семьи. Итак, как бы мне ни хотелось быть человеком добродетельным и всецело преданным церкви, правда в том, что я еще не перестал пылать гневом.
Ну или предаваться своим самым мрачным фантазиям, если уж на то пошло.
Я перебираюсь через Айви, а она снова ложится на кровать, и в ее глазах мелькает, как мне кажется, что-то плотское. Глубоко порочное.
Слишком непреодолимое для моего медленно ослабевающего самоконтроля.
Взяв в руки конец ремня, я рывком привлекаю ее к себе, облизывая губы, как волк при мысли о том, что последует дальше.
Сегодня ночью я буду ее трахать. Буду упиваться ее телом, пока не утолю свою жажду. Пока во мне не останется ни грамма похоти. А потом я снова ее трахну.
А завтра… Завтра я полечу в Нью-Йорк, чтобы заставить отца ответить за свои грехи.
За грехи, которым нет прощения.
ЧАСТЬ II
РАСПЛАТА
19.
Дэймон
Башни расположенного на Пятой авеню собора Святого Патрика окружают небоскребы. Его неоготическая архитектура резко контрастирует с современными зданиями города. Незыблемый оплот добродетели, который давит на меня, пока я смотрю на него и вспоминаю, как много раз в детстве меня таскали сюда мои тетя и мать.
Но я здесь не из-за церкви.
Я здесь, чтобы убить своего отца.
Я иду к крытой автостоянке в конце квартала, вдыхая запахи еды, мочи и выхлопных газов, к которым примешивается горький аромат предательства. Ясное дело, нужно быть моим стариком, чтобы заставить меня вновь приехать в то единственное место на земле, куда я поклялся никогда больше не возвращаться.
Даже сейчас я чувствую давящую мне на плечи тяжесть креста, напоминающую мне о том, что я все еще связан своими обетами, поскольку епископ Макдоннелл настоял, чтобы я какое-то время хорошенько все обдумал, прежде чем выбросить пасторский воротничок и окончательно отказаться от своего сана.
Есть еще проблема с Айви. Всю последнюю неделю я безуспешно пытался выбросить ее из головы и понял, что она — это то искушение, которое мне будет сложнее всего побороть. Я оставил Айви в Лос-Анджелесе не только ради ее собственной безопасности, но и ради собственного рассудка и того немногого, что еще осталось от моей души.