Выбрать главу

Освобождение

Геннадий Суренович (в быту — Геша) кое–как пробирается по сляклой рыхлости мартовского снега, тяжко влача свои сто восемь килограмм при ста семидесяти трёх росту и сорока шести годах возраста — навстречу полудню, который повисает в небе не на шутку разошедшимся солнцем.

Слякоть непролазна. Наступишь, провалишься, глядь — а след твой быстро–быстро заполяется льдисто–синеватой юшкой, и вот уже заполнен до края. «Не пей, не пей из копытца…»

На плече Геннадия Суреновича старая сумка с надписью «SPORT». Потёртая, потрескавшаяся от времени лямка то и дело сползает с плеча, так что поминутно приходится её подтягивать, скособочившись и дёргая плечом. От всех этих обстоятельств торопливое продвижение Геннадия Суреновича вперёд выглядит дрыганым ковылянием паралитика, устремившегося ко святым мощам. Хорошо, что сам Геннадий Суренович об этом не знает и даже не догадывается, потому что клоуном выглядеть он не хотел бы.

Он то и дело посматривает на прохожих, попадающихся навстречу, заглядывает им в лица, с непонятным любопытством, и кривится в душе.

«Вот идут они и даже не смотрят на меня, — думает он с каким–то не то злорадством, не то обидой. — Будто меня и нет совсем. Не знают они, что́ у меня в сумке. Знали бы, так, наверно, по–другому смотрели бы. Суки».

Это верно: прохожим нет до Геннадия Суреновича никакого дела. Чихать они не хотели на Гешу. Откуда он идёт, что там у него в сумке и куда он с нею направляется — не те вопросы, ответы на которые интересуют хоть кого–нибудь в этом сраном мире.

Это жена придумала звать его Гешей. Ласково. Но так могли бы звать и любого клоуна, или… или хомячка. Поэтому Геннадий Суренович ненавидел дурацкое произвище и всячески протестовал. Жена, быстро понявшая, что к чему, умело использовала «Гешу» когда нужно было урезонить, подзавести–позлить, наказать или унизить. А потом и приторно ласкового «хомячка» тоже взяла на вооружение. Сволочь ехидная. Стервь.

Лица у прохожих, разные в чертах, в цветах, во взглядах, едины в одном — все они принадлежат этому миру (и откровенно сему факту рады), все они равнодушны к Геннадию Суреновичу и все они благодарны первому настоящему солнцу. Ясное же дело, плевать им и на Гешу, и на сумку его и на то, что лежит в этой сумке, завёрнутое в один (беспросветно чёрный) полиэтиленовый пакет, а потом ещё в один (с рожей то ли Бритни Спирс, то ли Милы Йовович — Геннадий Суренович в иноземных актрисках и певичках не разбирается — «Что мне до этих поблядёшек, — думает он. — Что им до меня?»)

Вот проходит женщина. Смотрит на Гешу мельком. Что–то есть у неё во взгляде… Не от Бритни, нет, — от Марины.

Он и сейчас не знает, как и почему так вышло, что он вдруг оказался женатым. Не собирался же, вообще не собирался, ничто так не ценил, как одиночество и волю делать, что хочется, идти, куда хочется и не касаться того, чего касаться нет охоты. Гормоны, видать, сделали своё дело, пакость такая.

«Нет, ничего не скажешь, первые два года (полтора, если уж быть совсем точным) прошли вполне себе. Потом было так себе. Потом… потом было ну его на хуй».

Вопрос: почему же ты, Геннадий Суренович, не развёлся?

На этот вопрос у Геши ответа нет, а одно только пожатие плеч:

— Да хрен его знает.

Удивлённый прохожий оглядывается. Но его неподкупный взгляд Геше не знаком, поэтому никакого отклика не вызывает. Он бредёт дальше своей припадочной походкой.

А вот когда навстречу выворачивают из переулка два пэпээсника, Геннадий Суренович невольно берётся за сумку, крепче прижимает её к себе. Как будто полицейским есть до него какое–нибудь дело, будто они могут ни с того ни с этого заподозрить Гешу в нехорошем и спросить, этак с прищуром: а что это у вас, гражданин, вид такой вороватый? А что там у вас в сумке?.. Да если бы и спросили… какое их дело, что́ это там такое.

И всё же, мимо них он проходит, стараясь не смотреть в глаза (как собакам), невольно выстрогав морду попроще, а взгляд позадумчивей — не вижу я вас, не вижу.

Разминулись.

Да, так что там про Маринку?.. А, да — стервь. Это он понял году на третьем, когда явилось на свет её ехидненькое «Геша». Вот тогда и распробовал он семейную жизнь по–настоящему, со всеми её прелестями. В общем, история древняя, как бивни мамонта: «Геша может ты встанешь с дивана и хотя бы пропылесосишь?», «Хомячок, когда, наконец, ты займёшься…», «Такое чувство, что я и баба и мужик…», «Нет в доме мужика, нет…», «Гешенька, может, ты вспомнишь, что я женщина и…», ну и конечно же «Деньги—Денег-Деньгам—Деньги–Деньгами–О деньгах».

Геннадий Суренович мстил иногда, если сильно доставало: мог не жрать сутки–двое под видом больного зуба (а Марина очень не любила выбрасывать еду и когда он молча сидел с кислой мордой, вызывающей на сочувствие), мог «нечаянно» разбить любимую женину чашку, мог файлы её поудалять, с понтом вирус… Ведал ли он, что судьба уготовила ему возможность отплатить по–настоящему — одним махом и за всё!..