После совещания, на котором командир батальона капитан Белоусов объявил о предстоящей задаче, он решил разведать ту лощину, где батальону предстояло пройти передний край немецкой обороны. Это место комбат определил по карте.
Скрываясь в кустарнике, мы с командиром разведчиков сержантом Крекотиным ползком выбрались к гребню, с которого просматривалась лощина. Залегли под кустом, затаились. Перед нами неширокая лощина, на противоположной стороне у прямоствольной сосны блиндаж с черной щелью амбразуры. Из нее, поблескивая, торчит пулеметный ствол. У блиндажа два немца: рыжеволосый и усач. Рыжий сбросил нижнюю рубашку, подставил белое тело солнцу. Усач привалился к сосне, курит трубку.
Крекотин затаился, потом подтягивает автомат. Ему ничего не стоит свалить обоих: рука у него твердая, глаз таежного охотника. Белоусов придерживает руку разведчика: завтра по этой лощине они пойдут, стрелять сегодня — значит насторожить немцев. Сержант удивленно смотрит.
— Не надо, — губами повторяет комбат. — Завтра возьмем.
Крекотин понятливо кивает.
Немец-усач берет котелок и, опасливо поглядывая, спускается по тропе. На дне лощины, весело поблескивая на солнце, звонко журчит ручей. Едва заметная тропа тянется к поленице дров. Усач выдергивает из нее два полена и старательно, деловито выкладывает их у ручья. Неторопливо моет котелки, наполняет их и, отряхнув руки, идет к блиндажу.
— Вот, гад! Как дома, — шепчет Белоусов…
Мы собрались в комнате, где размещается штаб батальона. Светильник из снарядной гильзы горит трепетным огнем, неярко освещая комнату. Все сосредоточенно курят, будто только для этого и собрались. Из соседней комнаты слышен голос радиста, настойчиво вызывающего полковую радиостанцию: «Вега, Вега, я — Карабин. Как слышишь меня?»… и опять: «Вега, Вега…»
Два часа назад Крекотин со своими разведчиками отправился к блиндажу, чтобы бесшумно снять немецких пулеметчиков. И вот все ждут от них вести.
— Пойду в подразделения, — поднимается Третьяков. Он выбивает хлопком из мундштука до конца выкуренную сигарету и направляется к двери.
В затянутой ремнями кожаной куртке Белоусов кажется еще выше. Лицо сосредоточенное, глаза запали. Смотрит на часы.
Тут в соседней комнате слышатся шаги, голоса, и в дверях вырастает солдат-разведчик от Крекотина.
— Приказ выполнен, товарищ капитан. Взяты два «языка».
— Ну, вот, — вздыхает комбат. — Передайте их Аверьянову… Аверьянов! — из темноты выступает контуженный лейтенант, командир хозяйственного взвода. Со всей тыловой братией и повозками он остается в селении. — С рассветом переправить «языков» в штаб полка. Смотрите, чтоб не убежали!
— Не-е уб-бе-егу-ут, — глотая ртом воздух и заикаясь, отвечает тот.
Вышли в полночь. Небо в ярких звездах. Звезды мигают, и кажется, что в воздухе слышен их легкий шелест. Один край неба освещен: там скоро выплывет луна. Но ее еще нет, и на фоне небосклона темнеет округлый контур горы.
— Быстрей! Быстрей! — торопит Белоусов.
Надо пройти лощину и углубиться в горы прежде, чем покажется луна. Позади видна длинная цепь солдат: радисты с тяжелыми упаковками раций, пулеметный расчет, за ними — роты.
Решено в голове колонны иметь первую роту Кораблева.
— Поближе к карте, лейтенант. Записывайте! — Белоусов испытующе смотрит на Кораблева. — Обстановка такова. Здесь, на восточных скатах, оборона противника. Особенно прочна она у дорог, где немцы тянут к Пернитцу боевую технику, поэтому и дерутся ожесточенно. Понятно?
— Так точно!
— Ваша задача — скрытно войти в Пернитц. Но на курсе есть заноза: гора Мандлинг. Вот она. — Карандаш оставил яркую точку. — Это, по всей вероятности, крепкий орешек. Как его расколоть? Придется подумать. Нужно умение… Справитесь?
— Так точно! — сдержанно отвечает Кораблев. — Постараюсь.
— Ну хорошо, идите. Готовьте роту.
Кораблев круто повернулся и, отбивая шаг, вышел из комнаты. Белоусов проводил офицера пристальным взглядом, в котором без труда можно было прочитать затаившееся сомнение.
— Как думаешь, справится он с задачей? После Порубилкина никак к этому не могу привыкнуть. — Комбат тяжело вздохнул.
И я не раз ловил себя на том, что сравниваю нового командира роты с Володей Порубилкиным. И тоже не мог привыкнуть к подчеркнутой исполнительности лейтенанта. Получив распоряжение, он отвечал коротко: «Есть» или «Будет сделано». Когда же что-то ему было неясно, он прямо об этом заявлял и просил повторить. Володя был другого склада, ершистый. Он не спешил сказать «есть». Всегда в решение вносил что-то свое, и от этого дело выигрывало.