Теперь-то можно сказать с большей определенностью: откровенно антисемитский роман Туинова «Человек бегущий» очутился в «Звезде» и, несмотря на очевидную порочность, был напечатан Холоповым под давлением обкома КПСС с целью ввести в авторский актив будущего претендента на один из двух главных постов (главного редактора или первого заместителя). Это была вторая, после публикации очерка Молоткова, уступка со стороны Холопова давлению откровенно черносотенного Ленинградского обкома КПСС.
После публикации романа Туинова уже и в Москве поняли, что Холопова пора менять. Тогда-то в Союзе писателей СССР, чьим органом являлась «Звезда», и вспомнили про «историческое» решение общего собрания Ленинградской писательской организации и про так называемый «конкурс». Меня вызвали в Москву, и 31 октября 1988 года я предстал пред ясны очи секретаря СП СССР по организационным вопросам Ю. Н. Верченко,
Это был очень тучный и добродушный на вид человек. Телефоны на его огромном столе, заваленном бумагами, книгами, официальными сувенирами и всякой всячиной, звонили непрерывно. Разговаривая со мной, Юрий Николаевич умудрялся говорить по двум, а то и по трем телефонам сразу — то мягко, дружелюбно, даже ласково, то коротко, сухо, властно. Секретарша то и дело входила с какими-то бумагами, которые он либо тотчас подписывал, не отрываясь от трубок, либо, кивнув, откладывал в сторону. Работа кипела...
На приставном столике я заполнил подробную анкету, напомнившую мне те дотошные анкеты, которые я заполнял когда-то, работая в атомных «ящиках». Верченко запечатал ее в пакет, тут же через секретаршу отправил в ЦК и, позвонив туда, сказал мне, чтобы в 12-00 я был у заместителя заведующего отделом культуры ЦК Егорова Владимира Константиновича. Пропуск будет в проходной по улице Куйбышева, подъезд 6, этаж 7. Со мной хотят срочно побеседовать.
Он взглянул на часы — уже было четверть двенадцатого, вызвал секретаршу и распорядился, чтобы меня «быстренько» отвезли в ЦК на машине Союза писателей. Так я очутился в массивном, многоэтажном корпусе, стоявшем особняком внутри комплекса цэковских зданий на Старой площади.
Что поразило? Во-первых, двойная проверка документов: на проходной с улицы и при входе в корпус отдела культуры — покруче, чем на секретных объектах, где мне доводилось работать в мой сибирский атомный период. Во-вторых, «начинка» отдела культуры ЦК: если по периметру наружных стен располагались служебные кабинеты, то вся центральная часть здания представляла собой один гигантский многоэтажный сейф со множеством шкафов, ячеек, каких-то отсеков. Все это колоссальное хранилище, как я понял, было заполнено «личными делами», нашими досье, архивами, разного рода сведениями о нас, работниках «культурного фронта». В любой момент любой чиновник ЦК мог получить здесь исчерпывающую информацию о каждом из нас. Получить и использовать ее — против кого же, если не против нас?
До назначенного срока оставалось еще около четверти часа, и я ходил по этажам вдоль этого чудовищного сейфа, мимо кабинетов с номерами и табличками, на которых значились фамилии находящихся там аппаратчиков, по мягким ковровым дорожкам, и во мне крепло ощущение прочности, незыблемости этого секретного сейфа, всего этого сооружения, тщательно охраняемого, несмотря на все «перестройки», боевитые лозунги, попытки обновления и страстное сотрясание воздуха митингующими демократами. На всех на них имелись здесь подробнейшие сведения, тысячи «чемоданов компромата». Пожалуйста, господа-товарищи, новые вожди, берите, пользуйтесь, не стесняйтесь, для вас бережем...
Из любопытства я заглянул и в буфет. В холодильных витринах «коммунистическое изобилие»: икра такая, икра сякая, крабы, салаты, рыба красная, белая, вяленая, копченая, колбасы, сыры, ананасы, бананы, — все, чего твоей душеньке угодно. Цены — тоже «коммунистические», главная проблема, как на «загнивающем Западе», проблема выбора. Проблема показалась мне неразрешимой, и я снова пошел кружить вдоль кабинетов.
Наконец, в 12-00, я постучался к тов. В. К. Егорову. Спортивно-подтянутый молодой человек пригласил за маленький столик, предложил чаю с печеньем. Я узнал его — Егоров бывал у нас в Ленинграде на ответственных собраниях.
Разговор повел хозяин: что не нравится в нынешнем журнале, что хотелось бы изменить, вообще какова программа, если таковая есть? Тон вопросов и сама манера общения — дружелюбные, доверительные.
Я рассказал о проблемах, которые налицо, о будущих намерениях сказал коротко: не знаю, что буду печатать, если утвердят, но точно знаю, чего не буду — шовинистические, националистические материалы. Не буду печатать «развесистую клюкву», натуралистические, порнографические вещи. Не будет и воинственных вещей, призывающих к насилию, романтизирующих войну. Впрочем, добавил я, об одном могу сказать определенно: буду печатать произведения, документальные материалы, разоблачающие культ личности, преступления сталинского режима... (В то время я еще не «дозрел» до понимания того факта, что «сталинский» режим целиком вырос из режима «ленинского».)