Всадники разбились на группки. Только двое скачут по дороге. Четверо — справа и трое — слева. Ясно… они обходят. Окружат. Схватят.
Клява непроизвольно вскидывает руки. Хочет что-то крикнуть сыну. Но снова опускает их, не издав ни звука.
Нет уже никакого смысла. Петерис поднялся из своего укрытия. Раньше, чем всадники снова показались на дороге. Он понял то, что понял бы каждый. Девять конных от одного пешего не побегут.
Клява смотрит. Не только глазами, всем существом. Он задыхается, сжимает руками частокол, чтоб не упасть.
Недогадливый, почему не бежит обратно за горку или в сосны! И Клява, словно на пригорке он сам, понимает почему. Сосны редки, и между ними можно свободно проехать верхом. А по другую сторону дороги ровный луг. За пригорком открытое поле: там от конных не уйти.
Но Петерис бежит к загону. Это близко. Не больше ста шагов. Там густой ивовый и ольховый кустарник. Вдоль него оставшиеся от войны траншеи. А в одном шаге от них, скрытые в кустах, два ряда проволочных заграждений. В первом проделан узкий проход, и совсем в другом месте — во втором. Только тот, кто знает, найдет их. Верхом не проехать.
Петерис бежит, пригнувшись, винтовку держит на весу. Бежит так, как не бежал еще никогда в жизни. А немцы, отгадав его намерение, мчатся во весь опор, пытаясь опередить беглеца.
Клява еще крепче сжимает частокол, чтоб удержаться на ногах. Ему чудится, что бежит он сам. Ноги отяжелели, словно налились свинцом. Он задыхается. Сейчас свалится… В глазах темнеет.
Всадники вскидывают карабины. И это спасает беглеца. Возбужденные, со скачущих лошадей они целятся неточно. К тому же лошади сбавляют ход, и беглец выгадывает несколько секунд. Этого достаточно.
На миг он пропал в траншее. Затем шапка его еще мелькнула за крайним, более низким кустом. И Петерис исчез.
Перед первыми кустами лошади поднимаются на дыбы. И в этот миг из кустов гремят еще два глухих выстрела. Он стреляет из револьвера… Не найдя прохода, всадники скачут дальше, в объезд. Один отстал. Он без шапки. Припал к шее лошади. Руками вцепился в гриву.
Проскакав немного, передние поворачивают и мчатся обратно. Возвращаются и остальные. Стреляют, не переставая, наугад по кустам.
Вспугнутая воронья стайка, кружась, взлетает все выше и выше, каркая в смертельном страхе…
Клява больше не смотрит. Руками ухватился за частокол, голова закинута, глаза прикрыты. И все же он видит. Более того, он живет там, за проволочным заграждением.
Это преследуют и ловят его самого. Он перебегает речку, переходит трясину. Там его могут преследовать только пешком. Кусты, осока — чужой заблудится и не выберется. А потом сразу большой лес. Орешник как стена. Сплошная заросль березок. Только тот, кто исходил здесь все, как они с Петерисом, знает все потаенные тропы и прогалины. В ушах стоит шелест ветвей. Ноги бесшумно скользят по мягким, загнившим листьям. Он не бежит по горке, а сворачивает к низине. Держится канавы; она лесом уходит к озеру, вокруг которого на двадцать верст простираются топкие, заросшие кустами луга. А за ним перекрещиваются три большака… Он уже бежит по большаку. Миновал Видземе… Бежит по просторам России. Мимо скользят чужие села и города с зелеными крышами домов… Он точно летит на крыльях… Ему легко и вольно…
Клява не замечает, что у него по лицу текут теплые слезы радости.