Подчеркнем также, что, конечно, не каждая историческая катастрофа обязательно является сменой цивилизационных фаз. Она может быть вызвана и другими причинами. Однако каждая смена фаз, то есть наступление глобального будущего, непременно является катастрофой. Во всяком случае, именно так происходило на протяжении тысячелетий. Тоффлер насчитывает в истории человечества три таких катастрофы, другие исследователи, в частности Назаретян, — несколько больше5, но неизбежность, повторяемость катастроф признается практически всеми.
Иными словами, будущее вырастает из хаоса.
Собственно, осознано это было очень давно. Уже древние космогонии рассматривали становление Мира как преодоление Хаоса. «Орфей говорит, что сначала был вечный, беспредельный, нерожденный Хаос, из которого возникло все. Этот Хаос, по его словам, не тьма и не свет, не влажное и не сухое, не теплое и не холодное, но все вместе смешанное; он был вечно, единый и бесформенный»6. То есть, «Хаос — то первичное состояние мира, которое предшествовало упорядочению, созданию Космоса. Хаос темен и ужасен, он всегда враждебен богам и людям… Подвиг героя, создателя Космоса, — в победе над Хаосом. Так, в древнейшей космогонии месопотамского мира «Энума Элиш» («Когда наверху») порядок представляет верховный вавилонский бог Мардук, побеждающий чудовище праокеана Тиамат и создающий мир из смешения его останков. В древнееврейском мифе бог Яхве создал Вселенную победив первое чудовище Рахав. В древнем Египте фараон приравнивался к богу Ра — победителю мифического дракона Апопа, в то время как его враги идентифицировались с тем драконом… Однако ужасающий Хаос не исчезает совершенно в этой борьбе. Он остается в виде хтонического мрака, царства смерти и выступает, в частности, в античной мифологии в образах Тартара, Аида, Стикса, Леты. Подземный мир заселен существами, не выходившими из «утробного» мира, которые не смогли преодолеть своей хтонической эмбриональности, хотя и развились в некие «протоформы», которые окостенели в промежуточном состоянии… И поскольку всякая мироструктура когда-то возникла (была сотворена), она уже поэтому содержит в себе элемент нестабильности (Хаоса), т. е. имеет тенденцию к распаду и поэтому должна поддерживаться и, когда это необходимо пересотворяться, по выражению Мирча Элиаде. Таким образом, победа над Хаосом — процесс не окончательный, но на время «отложенный»… Путь такого «пересотворения» — возвращение к первоначальному состоянию хаоса через ритуал, который строго контролирует и регламентирует соприкосновение с деструктивными элементами мироздания. Такое возвращение осуществляется, в частности, через ритуальную оргию как процесс временной (но не произвольной!) дезинтеграции социальных структур во имя возобновления мирового цикла, циркулирования священной космической энергии. Празднование Нового года у всех народов мира и регулярные карнавалы есть ежегодное повторение космогоний»7.
То есть, древним сознанием Хаос воспринимался как, возможно, зловещая, но необходимая часть мироздания, которая присутствует в нем изначально и не может быть полностью устранена. Несколько позже, уже в период античности, возникает представление о двойственной (диалектической) природе Хаоса: Хаос не только все нивелирует, поглощает, являясь хранилищем смерти (небытия), но одновременно все раскрывает, освобождает, и предстает как источник жизнетворения. Более того, периодическое погружение в Хаос имеет и позитивную сторону. Оно способствует обновлению (пересотворению) мира, пробуждению в нем творческих, созидательных сил7. Мир возникает как результат борьбы Хаоса и Порядка.
Европейское Просвещение нарушило этот экзистенциальный баланс. «Детский период» научного творчества, базирующийся в основном на механике Ньютона, привел к тому, что мир стал рассматриваться как очень сложный, но все-таки конечный в своей сложности механизм, нечто вроде механизма часов, который вполне доступен настройке и регулированию. В подходе к закономерностям бытия возобладал линейный детерминизм, построенный в логике «если… то…». Если мы совершаем такие-то действия, то неизбежно получаем такой-то результат. Это породило иллюзию тотальной проектности, иллюзию управляемости развитием, которое может быть осуществлено в рамках простого арифметического конструирования. Считалось, что просчитать (предусмотреть) можно все, отклонения, аномалии, сбои объяснялись лишь недостаточной глубиной расчета. В таком мире, разумеется, не было места хаосу. Он был объявлен патологией социального бытия и вытеснялся из жизни всеми возможными методами.
«Кризис аналитичности» разразился в ХХ веке. Сначала квантовая революция присоединила к удобному и простому миру ньютоновских законов онтологическую неопределенность мира микрочастиц, и оказалось, что многие «аномалии», считавшиеся явлением временным, вырастают оттуда, то есть они принципиально не устранимы, затем Вторая мировая война продемонстрировала преимущества «логики хаоса», логики «опрокинутых ситуаций» над позиционной, медленной логикой строго аналитического планирования8, и, наконец, крушение гигантского социалистического проекта, пытавшегося выстроить полностью регламентированную реальность, то есть уничтожить хаос как факт, убедительно доказало, что подобная реальность нежизнеспособна.
Права хаоса начала восстанавливать синергетика9. Опираясь на теорию неравновесных систем, разработанную нобелевским лауреатом Ильей Пригожиным, синергетика утверждает, что хаос — это не патология, а норма развития, он присутствует в любой развивающейся системе и как раз накопление хаоса (неопределенности) переводит ее в неравновесное состояние. Далее следует структурная трансформация и переход системы на новый онтологический уровень. То есть то, о чем мы говорили в предыдущей главе. В этих координатах история представляет собой чередование порядка и хаоса, периодов целостности и периодов цивилизационной деструкции. Погружение в хаос есть закономерный этап развития.
Более того, синергетика утверждает, что трансформация предыдущей целостности в последующую не есть процесс произвольный. Поскольку исходная целостность обладает определенной структурой, то и преобразовываться она способна лишь в определенный набор состояний. Такие состояния синергетика называет аттракторами. Одни аттракторы имеют большую вероятность реализации, другие — меньшую, но в совокупности они составляют будущее системы. Будущее таким образом оказывается множественным. А если еще учесть, что траектория перехода к тому или иному аттрактору, согласно синергетическим представлениям, зависит от случайных причин, то будущее расплывается в неопределенности, где невозможно установить никакие координаты.
Вывод напрашивается неутешительный. Если мы действительно находимся в периоде завершения индустриальной фазы, а целый ряд типологических признаков свидетельствуют, что это именно так, если начинается новый фазовый переход, который затронет, по-видимому, всю существующую цивилизацию, то погружение в хаос, в данном случае исторически неизбежное, может приобрести глобальный характер.
Мы подошли к самому краю времени, которое называется «настоящее». Дальше распахивается неизвестность, носящее имя «будущее». Оно накатывается на нас, как цунами, вырастая от мелкой, почти незаметной волны до гигантского гребня, скрывающего половину неба.
Можно ли заглянуть в сердце бури? Можно ли различить хоть что-нибудь за надвигающейся пеленой неизвестности? Можно ли, наконец, хоть что-нибудь предпринять, чтобы последствия апокалипсического урагана были менее сокрушительными?
От ответа на эти вопросы зависит сейчас очень многое.
Из определения будущего как фазы развития, принципиально отличающейся от предшествующей, следует одно важное качество этого состояния времени, которое отсекает от него сразу целую область умозрительных спекуляций. Сформулировать его можно так: будущее предсказать нельзя. Идея будущего — это идея, абсолютно противоречащая настоящему. Это «безумная идея», если вспомнить известное высказывание Гейзенберга. Будущее — это некая принципиальная новизна. Оно всегда не такое, как мы его себе представляем. Если будущее предсказать возможно, если удается сделать подробный и точный прогноз каких-либо предстоящих событий, значит мы имеем дело не с будущим, а с продолженным настоящим, само же будущее от прогностического обобщения ускользнуло, оно осталось вне поля нашего зрения и вскоре проявит себя самым неожиданным образом.