И делают это не мои. формулировки, сочетания и последовательности слов, а ее отношение ко мне, мое - к ней, наши отношения.
Слова только оформляют уже готовое...,
Как все это поймать, удержать, оставить, передать? Как сохранить чудо общения? Как поделиться им без личного контакта?
Чтобы не прослушать твой голос.
На группу иногда собираются больше тридцати пяти человек. Мы сидим в нескольких кругах. Здесь не обязательно соблюдение правил вежливости. Говорят, споря и не споря, иногда сразу несколько человек. Просто слушать, а тем более слышать и понимать каждого, почти невозможно. А надо выделить живое, нужное, настоящее. Не дать ему в этой неразберихе заглохнуть. Помочь утвердить себя вопреки неуверенности, непониманию (порой непониманию даже самим тем, от кого оно - живое - исходит). Утвердить живое вопреки резонерству, привычному предрассудку, господствующему и - часто, благодаря своей «очевидности», привычности - давящему все живое здравому смыслу.
Тогда слушаешь не - что говорит человек, а - как говорит. Вдруг слышишь живую ноту, голос «из живота»: от своей боли, радости, своего сердца, и выделяешь этот голос. Пусть косноязычный, с противоречивым текстом, пусть путаный, не признаваемый самим, готовым скукожиться, говорящим, задавленный его же неуверенностью, трусливой самоиронией, бравадой... да мало ли чем мы заглушаем свой собственный голос!
Ложь себе - самая изощренная и самая убедительная потому, что ее изворотливость находится в прямом соответствии с теми самыми нашими способностями, используя которые, мы стремимся противостоять ей, изобличить себя!
Труднее всего слышать себя, доверять себе - голосу своей, только тебе открывшейся правды.
Доверить или не доверить... себе?..
Представьте. Консилиум маститых врачей ставит успокаивающий, не требующий срочной активности диагноз. А вы — молодой врач, и вам кажется, что это - другое и более серьезное заболевание, и нужно безотлагательное вмешательство, которое может спасти больного.
Почему так кажется, вы не знаете. Нет знаний, но есть какая-то эфемерная память - интуиция, есть ощущение, что это именно то, а не другое.
Если вы правы, то требуется сложное и рискованное вмешательство, вредное и опасное в случае вашей ошибки. Если вы ошибаетесь, то, кроме безнадежного спора и конфликта с авторитетами (что и само по себе, конечно, не мало), вы можете навредить живому человеку.
Легко вам будет в такой ситуации поверить себе?
Ведь «впечатление», «кажется» — это так ничтожно мало и недоказуемо. А спор можно разрешить только тем сложным и небезразличным больному вмешательством...
Можно высказать впечатление «для очистки совести» и не отстоять его. Вы же высказались, а решать им. «Старшим - виднее! Им решать судьбу человека».
Можно отстоять и - ошибиться.
А как легко поверить, что впечатления нет! Оно же неосязаемо, не обосновано логически, дунь и - нету. А человек погибнет от твоего недоверия впечатлению.
Ох, как трудно нащупать эту грань доверия и недоверия к себе!
Но врачом, а не лекарем, человеком, а не безликим футляром на человека, по-моему, становятся только те, кто научился доверять себе и сомневаться и проверять. И быть самому в ответе за последствия любых своих действий. В ответе за все!
Так как же уловить эту грань своего и не своего в себе, в другом?
Как передать, что, слушая то, как говорит человек, услышишь больше и поймешь лучше?
И как это самое «к а к » вложить в записку, наполнить им повествование, чтобы оно обрело душу?
Девятый вал.
В Русском музее в Ленинграде, куда я пришел посмотреть другие полотна Куинджи, так же неожиданно на меня хлынул «Девятый вал» Айвазовского, дух перехватило.
Все эти открытия нового были неожиданны, случайны... Но одно было общим. Я был к нему (новому) готов! Я с интересом искал, заранее принимал тревогу встречи с незнаемым. Я уже любил ещё неизвестное мне!
Прорицание.
Илья Эренбург сказал, что XX столетье — «не век спутников, а век Пикассо». Вначале я превратно понял его в том смысле, что абстрактное искусство таит в себе самые теперь главные открытия человека. Но не в Эренбурге дело.