Травин с перевязанным правым плечом, держась за доску от кузова машины, отдавал указания. По радио поступило сообщение: «Высоту покинуть, на кургане оставить наблюдателей с рацией. Раненых забрать и прорываться».
К Травину подвели пленного офицера. Немец знал лишь несколько русских слов, но Травин немецким языком владел хорошо, в школе имел отличные оценки, а в пединституте Шиллера и Гете читал без словаря. Оберлейтенант рассказал, что их штрафной роте была поставлена задача ночью взять высоту. Предупредили, если высоту не возьмут, оставшихся в живых – расстреляют. Они не ожидали такой организованной обороны и мощного отпора. Гибли в основном от ручных гранат. Фашист удивился, когда увидел защитников – два десятка солдат, которые отходили на восток, таща на себе тяжелораненых. Немец указал направление свободного прохода между мин. Травин спросил: «Что будем делать с пленным? Он нам дарит жизнь, указывая балки, по которым молено пройти. Мы не можем ответить тем же – пусть решает его судьбу немецкое командование, но к нему просьба: стаскать своих убитых в промоину и присыпать землей, днем на жаре трупы будут смердить. Хотя и звери они, но Всевышний заповедовал усопших предавать земле. Простите меня, воины!» Командир взял горсть земли с холма, под которым лежали его братья по оружию, и высыпал ее в карман гимнастерки.
В марте месяце 45-го года в госпитале для тяжелораненых города Подольска на соседних койках оказались старшина Александр Скребцов и майор Анатолий Травин. Травина готовили к повторной операции – ампутации ноги. Рана гноилась. Надо было спасать жизнь. Но Травин шутил: «Буду жив – и на одной ноге попрыгаю!» Долго приглядывался к соседу по койке. Бледное лицо с орлиным носом было очень знакомо: шрам на брови, глубокие вмятины на правой и левой щеке. Поинтересовался: «Служивый, где-то я вас видел. Случайно под Сталинградом на высоте 371 не встречались?»
– Встречались. Слышу, голос знакомый, а узнать не могу. Лицо у вас обгорело да звание другое – майор.
Травин попросил пододвинуть кровать к Скребцову, обнимая, захлебываясь словами, говорил: «Это же мой старшина роты, Скребцов Александр Федорович».
По лицу Скребцова покатились две крупные слезинки.
– Отвоевался я, товарищ майор. Очень хочется дожить до дня Победы. Истосковался я по детям. Наверное, уже большие. Старшему Мише – пятнадцать, Марии – четырнадцать, Валентине – восемь, а Олюшке – шесть. Уходил – ей два годика было. Как две капли воды – моя копия, даже носик бубочкой вниз, твердохарактерная будет. Перед войной я председателем колхоза был, зажиточно жили. Война началась – напрашивался на фронт, опыт войны был, жаль было, как необстрелянных желторотых отправляли на фронт. На председателей колхоза была бронь. В 42-м году, в июле, когда немец прорвал фронт на Дону, тогда с ходу попал в эту мясорубку.
Где вы, товарищ майор, пропадали?
После высоты «371» три месяца в госпитале провалялся не так из-за раны, как нервишки сдали. Дергало меня, как сито в веялке. Потом отправили в танковое училище. Весной 43-го выпустили, потом Курская дуга. Участвовал в танковом сражении под Прохоровкой, там и обгорел. «Тигр» саданул в бок моей машине, не успел увернуться. Но я в долгу не остался. Свой горящий танк в лоб «тигру» направил. Спасибо, ребята соседнего экипажа вытащили. Мой погиб полностью. Полгода провалялся в госпитале. В 44-м году, как грамотного, отправили на курсы переподготовки офицерского состава. После учебы служил при штабе третьего Украинского фронта – офицером по связи. Александр Федорович, видишь, даже морду наел.
В чинах, при высокой должности, как же вас угораздило снова в госпиталь попасть?
Это в Чехословакии под бомбежку попал. Штабную машину в щепки, а я вот с осколками мучаюсь. Вытаскивают потихоньку. Федорович, а как вы сюда попали?