Спустился, обнял старые липы. Просил их, чтобы родная земля дала мне здоровья, чтобы судьба позволила навестить еще не раз родные места, где прошло мое детство. Прошли под взгорок, в ложбинку, к ручью, из которого таскал воду на гору для полива огорода. Испили нежную, мягкую, прохладную водичку из сруба. Эту водичку я с наслаждением пил и утолял жажду, когда в детстве возвращался из леса с ягодами и грибами.
На обратном пути Миг убегал далеко вперед, потом терпеливо ждал меня. Я догонял его, гладил загривок, трепал за ухо, приговаривая: «Да какой же ты умница, не бросишь меня, старого деда».
Когда приехал на другой год, племянница Люба посетовала, что Миг убежал. Сейчас, видя его, вспомнил мельчайшие подробности нашего хождения в родную деревню.
Я обнял его, прижал к груди и говорил, говорил ласковые слова: «Родной мой, дружочек, верный мой спутник. Столько лет прошло и ты вспомнил, узнал меня».
Миг привстал на задние лапы, передние положил мне на плечи. Заливаясь звучным нежным лаем, стал лизать шею и преданно смотреть радостными глазами. Ожидающие электричку окружили нас. Заговорили разом: «Он узнал Вас и признается в своей нежности и верности».
Подходила электричка. Я заскочил на ступеньки, Миг пытался запрыгнуть ко мне. Я просил его: «Миг, не надо, иди домой». Двери вагона закрылись. Миг, подскуливая, долго бежал рядом с вагоном. Сердце мое сжалось. Я стоял и думал: «Господи, столько лет прошло, а он не забыл нашего похода, в памяти собачьей осталось тепло и ласка того дня».
Потеря
В Прикамье перед войной шла жестокая борьба с самогоновареньем. Мужики говорили: «Варить кумышку», наверное, от слова кумыс. Бабы в основном делали хмелевую брагу: сытно и радует. Только к праздникам варили пиво, которое настаивали на изюме. Славное получалось пиво: забористое и веселое. Переводить зерно на самогон считалась грехом. Слишком тяжело доставался крестьянину хлебушко на Северном Урале. Если и делали к свадьбе, то на перегон шла картошка и свекла и морковь. Если готовился самогон на пьянку или на продажу, то быстренько доносили в сельсовет. Приезжал милиционер, депутат с председателем колхоза и производили досмотр. Обычно аппарат ломали, самогонку выливали, хозяина штрафовали и брали подписку, что более не будет заниматься этим ремеслом.
Но если варилось к свадьбе или рождению ребенка, в деревне считали – это святое дело и гулять будут от мала до велика. Хоть пытай – не скажут. Марфа Трухина из деревни Капустята была на сносях. У Капитона во дворе, на виду, бурлила, вздыхала и охала большая железная бочка. Мужики вечерами наведывались, спрашивали: «Капитон, как там – скоро, а то нутро давно просит». Капитон, степенный мужик, с темно-русыми волосами, стриженными под кружок, крупным носом, оттопыренными ушами, поджимая губы ехидно отвечал: «Надоели вы мне, можете сглазить, не волнуйтесь. У меня и капля не пропадет, потерпите, ваше будет». Мужики обходили чан кругом, нюхали. Глаза соловели, думали про себя: «Ну быстрей бы Марфа разродилась, вдруг какая беда случится, тогда и первач не попробуешь».
Марфа, поджарая баба с карими глазами навыкате, лицом, покрытым конопушками, поддерживая огромный живот, хлопотала с кумой во дворе по хозяйству. Марфа с кумой неразлучны. Выросли на одной улице, погодки. Привязались друг к другу с детства.
Капитон успокаивает мужиков: «Сегодня начну гнать, утром приходите пробовать первач».
Марфа кричит: «Капитоша, фельдшерица приходила, в село завтра утром ехать в больницу. Предупредила, если не поеду, то составит акт. Надо ехать. Я и сама побаиваюсь дома оставаться, вона какой живот, вдруг тройня. Слышу стук стоит в животе, наружу дите просится. По подсчетам пора».
Капитон, улыбаясь: «Меня в сенях родили, а тебя в конюшне – ничего, до сих пор живой».
Марфа отвечала с недоумением: «Капитон, разве ты забыл – твоя мать при родах кровью изошла. В нашей семье из восемнадцати до взрослости только шестеро выросли. В больницу больных детей нести боялись. Пугали – там уколами исколют».
– Ну ладно, ладно, раскудахталась. Отвезу тебя завтра в больницу.
Три дня и три ночи Капитон отлаживал свой аппарат. Мутная жидкость наполняла четверти (трехлитровые бугылки). Мужики наседали по утрам. Капитон давал попробовать с ладони и более ни-ни. Убеждал: «Потерпите, изопьем вино, а вдруг баба не разродится. Не могу грех на душу брать».