На четвертый день рано утром, на взмыленном жеребце прискакал бригадир и передал: «Капитон, Марфа разродилась. Сын у тебя, поезжай за роженицей». Куда поедешь, дело не бросишь. Запряг лошадь, усадил куму. В пестер установил трехлитровую бутыль и наказал: «Смотрите мне, не угощайтесь сами. Дите не погубите. Это для докторов». Кума по дороге раза два прикладывалась. К больнице подъехала веселенькая. С пестерем прямо в родильное отделение, к заведующей. Та руками замахала: «Что вы, что вы, мы на работе, нам нельзя». Слух, что приехали с бутылью самогона за дитем, разлетелся по больнице мгновенно. Когда кума вышла в коридор, ее окружили нянечки – где-то достали кружку и полбулки хлеба. Марфа наливала по половинке – угощала и давала по кусочку хлеба, приговаривая: «Закусывайте, без закуси нельзя, оно сильно крепкое». Когда осталась одна треть, кума заторопилась, приговаривая: «Все, бабоньки, оставим маленько роженице и начальству». Забежала с кружкой в палату, закудахтала: «Марфуша, с прибавлением тебя, запереживалась за тебя. На, маленько испей».
– Можно причаститься, такого богатыря родила. Четыре с половиной килограмма. Уж поорала я. Подожди во дворе, выписывают после обеда, иди, сейчас дите кормить буду.
После обеда Марфу с кумой провожали всей больницей. Помогли усадиться в телегу. Кума покачивалась, да и Марфа была навеселе. Дите уложили на соломку. Подружки на радостях добавили еще понемножку и в обнимку с песнями покатили домой, держа пестерь с остатками самогона под боком. Когда отъехали от городка, кума предложила: «Марфа, не повезем же бутыль обратно. Капитон велел отдать больничным, как подарок, за уход и присмотр. Выливать остатки жалко. Давай на лужайке под березкой посидим маленько». Выбрали пригожее место. Остановили лошадь. Нарвали травы, чтобы не ушла. Спящего ребенка взяли с собой, положили в тенечке. Попевая песни, незаметно опорожнили бутыль. Пошатываясь, поддерживая друг друга уселись в телегу. Понукивая лошадь, распевая песни во всю Ивановскую, двинулись домой. Во дворе Капитона толпились мужики. Некоторые с кружками стояли в очереди, ждали, пока наполнится до краев пахучая жидкость. Прихватывали нос и залпом выпивали. Двое мужиков, громко похрапывая, устроились под забором. Бабы с ребятишками толпились за воротами. В деревне праздник – у Капитона родился сын.
Прибежал соседский мальчик и сообщил: «Едут, едут!» Повозка медленно подъезжала ко двору. Марфа с кумой, не обращая никакого внимания, продолжали ухать песни. Капитон вышел встречать сына с хлебом-солью. Подружки, поддерживая друг друга, сползли с телеги. В обнимку направились к Капитону. Капитон передал каравай хлеба теще, подбежал к телеге. В телеге никого не было. С перепугу перетряс сено. Дитя не было … Подбежал к бабам и стал обоих трясти за плечи и заорал: «Сын где? Спрашиваю, сын где? Вы что, его потеряли? Где?» Бабенки перетрухнули, хмель стал быстро улетучиваться из головы. Кума завопила: «Прости нас, Капитон. Там за деревней, под березкой, на травке остался».
Капитон схватил кнутовище и стал обеих по очереди стегать, пока не разорвался ремень, а затем не обломалось кнутовище. Развернул лошадей, нахлестывая, поскакал за деревню. Сын, насосавшись молока с примесью алкоголя, тихо посапывал под березой. Марфа год с кумой не разговаривала, обвиняя ее, что она ее подпоила.
Аркадий подрастал, его тянуло к музыке, наверное, в подсознании отложились звуки леса, шелест трав и пение птиц, когда он лежал под березкой. В двадцать один год стал известным музыкантом, сочинял музыку. Но наличие алкоголя при рождении сказалось на его судьбе. Начались запои. И только к сорока годам победил этот недуг, наследственность твердой воли отца взяла верх. Опомнился, стал с проклятием относиться к спиртному. До сих пор жалеет о потерянных впустую двадцати самых дорогих годах жизни. Сейчас наверстывает упущенное. Песни Аркадия Трухина, из деревни Капустята, распевают в Прикамье.
Вызов
Прикамье, крещенские морозы леденят воздух. Метет поземка. В трубе завывает ветер. В доме выстыло. Я растапливаю печь. Дым неохотно тянется к устью трубы – печь промерзла. Дом, в котором я родился и провел детство, одиноко стоит на пупке косогора.
Когда-то деревня была большой, но теперь от нее остался один наш пустующий дом. Обычно приезжал на родину летом. Оставлял вещи на станции, у сестры, и спешил к родному очагу за семь километров. Родителей давно уже нет. И никто меня не встречал и не провожал у калитки. Приводил в порядок изгородь вокруг дома, поправлял крышу, вставлял в окна выбитые стекла, очищал тропинку к ключику. Усадьба оживала. Топил баню и с удовольствием хлестался свежим березовым веником. Наслаждался звенящей тишиной. Вечерами любовался закатами солнца и горевал, что жизнь в доме иссякла. Не стало деревни, не стало родителей. Из всей большой родни осталась сестра Танюша и та в этом году приболела, вот и приехал ее навестить, зимой, на ее день ангела. Но родной дом тянул к себе с неимоверной силой. Взял лыжи у племянника и прикатил к своей обители.