Причем подобная картина наблюдалась еще долгое время и после появления на земле больших людских поселений. Домашний скот чувствовал себя полноправным городским обитателем.
Вот как в знаменитом романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» великого французского писателя Франсуа Рабле (1494—1553) описана ситуация, возникшая в связи с рождением младенца-гиганта Гаргантюа: «Между тем из Понтия и Бреемона было доставлено семнадцать тысяч девятьсот тринадцать коров, каковые должны были поить его молоком, ибо во всей стране не нашлось ни одной подходящей кормилицы — так много молока требовалось для его кормления». Конечно, автор чудесного романа сгущает краски, показывая своего героя таким великаном и прожорой, но сама идея — приблизить поставщика продукции непосредственно к потребителю, а то и совместить места ее производства и использования — абсолютно верна и реальна.
Не случайно горожане довольно долго предпочитали употреблять молоко, полученное от коров, которых держали во дворах, в черте города. Например, вплоть до XVIII века в Риге любой домовладелец имел собственное хозяйство с крупным и мелким скотом и необходимым для его содержания хозяйственными постройками. А в Москве середины прошлого столетия числилось более 6 тысяч коров и на каждого ее жителя в среднем за год приходилось 20 литров молока, полученного на «городских фермах». Любопытный факт: особенно преуспевали в животноводстве здешние многочисленные пожарные команды. Трудно сказать, насколько удачно удавалось им сочетать это хозяйственное пристрастие со своими основными обязанностями, однако доподлинно известно, что скот они имели отменный и даже соревновались между собой в выращивании высокоудойных коров.
Еще в конце 1880-х годов арбатские переулки (ныне это самый центр столицы, от них рукой подать до Кремля) были свидетелями идиллических деревенских сцен. «Многие держали у себя во дворах коров, — вспоминал современник. — Я помню одно раннее весеннее утро. Всего лишь четыре часа; просыпаюсь и слышу непривычный для себя звук. Что такое? Оказывается, идет пастух по Плотникову переулку и играет на рожке. Коровы выходят из ворот, и пастух гонит их на Девичье поле».
Казалось бы, содержание молочных коров в больших городах — дело далекого прошлого. Но вот пример столицы Мексики — суперсовременного города Мехико. Здесь чрезвычайно остры экологические проблемы, и решение одной из них требует вывода за городские пределы многочисленных частных молочных ферм. Мехико — истинный мегалополис, наиболее бурно растущий город мира. В 1988 году в нем проживало 18 миллионов человек, а к концу нашего тысячелетия, по прогнозам демографов, численность населения достигнет 31—32 миллионов.
Однако в черте этого сверхгорода еще в 1976 году располагалось свыше 180 частных молочных ферм, с которых ежедневно приходилось вывозить до 2 тысяч тонн(!) навоза. Сейчас почти все эти «городские коровники» переведены за 40 километров от Мехико и размещены в специально построенных по типовым проектам фермах. Так был создан первый в Латинской Америке аграрно-промышленный комплекс, работающий по принципу семейного подряда. Ныне отсюда ежедневно поставляется в столицу более 300 тонн молока, обеспечивая десятую часть ее потребностей в этом важнейшем продукте.
Собственно говоря, то, к чему пришли мексиканцы, поневоле избрав метод снабжения городских жителей с сельских молочных ферм, хорошо известно с очень давних времен. Уже из строчек поэмы «Георгики» древнеримского поэта Вергилия Марона Публия (70—19 годы до нашей эры), приведенных в эпиграфе к настоящей главе, можно предположить, что крестьянин с оплетенным глиняным кувшином за плечами был привычной фигурой на дороге, ведущей в город. Таким-то весьма нехитрым способом решались вопросы сбыта молока горожанам.
Однако города росли, а значит, увеличивалась потребность в сельскохозяйственных продуктах. Перенесемся мысленно в Европу XVI—XVII веков. В это время здесь, прежде всего во Фландрии, Франции, Швеции, бурно развивается молочное хозяйство и, как следствие, существенно расширяются поставки молока из села. Его доставляли в кувшинах или бидонах с помощью гужевого или вьючного транспорта.
Наверное, многие помнят картину «Семейство молочницы» из собрания Государственного Эрмитажа. Она написана известным французским художником Луи Лененом в 1640-х годах. Луи Ленен хорошо знал сельский быт родной Пикардии, уважал людей труда и посвятил им свое творчество. На этом жанровом реалистическом полотне художник изобразил крестьянскую семью — жену, мужа, двоих ребятишек — перед поездкой в город для продажи молока. Уже взнуздан ослик, за спину хозяйки закинут тяжелый кувшин, невдалеке видны деревянная кадка, мешалка, иной примитивный молочный «инвентарь». Написанная три с лишним столетия назад картина может немало рассказать внимательному зрителю о трудной и скудной жизни тогдашних крестьян...
Но так или иначе молоко в города доставляли, поскольку и тогда спрос рождал предложение. В XVI—XIX веках жители Москвы употребляли молоко не только от коров, содержащихся в городских усадьбах, но и поступающее на городские рынки из окрестных сел и деревень, правда, расположенных от города не более чем в 25 верстах, из дальних везли только сливки и сметану. К царскому столу в XVII веке все эти ценные продукты доставляли со скотного двора в подмосковном селе Измайлово (ныне Первомайский район столицы, рядом с метро «Измайловская») .
Петербург тоже снабжался молоком из ближайших окрестных сел и деревень, причем большей частью из поселений, расположенных вдоль реки Охты, впадающей в Неву (в нынешних пределах города). Жительницы охтенской слободы (охтенки, как тогда их называли) ранним утром доставляли свежее молоко на рынки. И тут кстати вспомнить сцены рассветной столицы, показанные А. С. Пушкиным в первой главе «Евгения Онегина»:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
...Вергилиев пастух, бредущий в город, пикардийская крестьянка с картины Луи Ленена, пушкинская охтенка — как отделены они друг от друга временем и пространством! Но дело у них одно и то же, и потому не случайна общая примета — кувшин, многие века служивший основной тарой для доставки молока. Кстати, у молочной посуды весьма интересная история. Давайте же коснемся и этой важной темы.
Все сосуды для жидкостей ведут свою родословную от камня с естественно образовавшейся выемкой, где собиралась вода. В начале эпохи неолита человек стал мало-помалу совершенствовать эту природную емкость, выдалбливая из камня посудину, отдаленно похожую на грубо вылепленный развалистый горшок. Примерно за 6 тысяч лет до нашей эры появляются рукотворные глиняные сосуды в виде незамысловатой корчаги (рис. 18).
В верхнем Египте в период раннего неолита поселились первые земледельцы — люди так называемой бадарийской культуры. Археологические раскопки показали, что бадарийцы имели уже сравнительно развитое керамическое производство. Они делали глиняные сосуды различного вида: частью довольно примитивные, в массу которых замешивались трава и толченые раковины, но частью совершенно иного типа — тонкостенные, своеобразного изящества. Таковы, например, широкие низкие чаши с выпуклым или плоским дном, горшки полусферической и полуяйцевидной формы, резко сужающиеся вверху, цилиндрические сосуды, большие корчаги, узкогорлые фляги, напоминающие бутылки, баклаги с боковыми ушками. Изготавливались также емкости из слоновой кости, из камня, в том числе твердого базальта.