В отношении внешних дел Горбачев повторил уже разобранную нами внешнеполитическую стратегию из новой программы. Поэтому ограничимся здесь общими замечаниями. XXVII съезд был в отношении его участников необычным зрелищем даже по сравнению с предыдущими съездами: он напоминал три разных форума сталинских времен, которые заседают вместе, — съезд КПСС, Конгресс Коминтерна и ассамблею «народного фронта» тридцатых годов. В самом деле, посмотрите на состав участников съезда. В нем участвовали, по классификации Лигачева, «152 делегации коммунистических, рабочих, революционно-демократических, социалистических, социал-демократических, лейбористских и других партий… Они прибыли из 113 стран всех частей мира». («Правда», 26.02.1986).
Горбачев заявил, что в свободном мире существуют три основных центра империализма: США, Западная Европа и Япония, которые якобы погружены в глубокие противоречия между собой. Здоровая экономическая конкуренция, движущая сила развития техники и экономики на Западе, по Горбачеву-не великое преимущество, а недостаток свободного мира. Как бы обращаясь к делегатам из стран третьего мира, Горбачев утверждал: «Система империализма продолжает жить в значительной мере за счет ограбления развивающихся стран, их самой безжалостной эксплуатации». Этот же империализм способствует геноциду народов. Иностранные делегаты, преимущественно из стран третьего мира, активно участвовали в прениях, но никто из них не напомнил Кремлю советский геноцид в Афганистане и его неоколониальный режим в странах Восточной Европы.
Беспрецедентным диссонансом прозвучали на съезде речи представителей двух поколений большевизма — от «молодых» Ельцина и от стариков Громыко. Речь Ельцина — апология молодости и новаторства, речь Громыко — гимн сталинско-брежневской старине и старикам. В этих речах нашла свое отражение суть конфликта двух линий двух поколений. Ельцин начал с заявления, что, следуя ленинскому оптимизму, съезд происходит в атмосфере «призыва к борьбе со старым, отжившим во имя нового»; он нарисовал лицо старого режима и стиль старых руководителей: «Много возникает "почему”. Почему из съезда в съезд ряд одних и тех же проблем? Почему в нашем партийном лексиконе появилось слово "застой”? Почему за столько лет нам не удается вырвать из нашей жизни корни бюрократизма, социальной несправедливости, злоупотреблений? Почему даже сейчас требование радикальных перемен вязнет в инертном слое приспособленцев с партбилетом?» («Правда», 27.02.1986).
На все эти «почему» у старых партийных руководителей, по Ельцину, не было ответов потому, что не было «мужества своевременно объективно оценить обстановку». Он добавил: «Непререкаемость авторитетов, непогрешимость руководителя, "двойная мораль” — в сегодняшних условиях нетерпимы». В попустительстве коррупции Ельцин прямо обвинил брежневский ЦК: «Неужели в ЦК КПСС никто не видел, к чему идут дела в Узбекистане, Киргизии, в ряде областей и городов, где шло, прямо скажем, перерождение кадров». Ельцин осмелился задеть и тему о «привилегиях». Он сказал, что когда бываешь в народе, «неуютно чувствуешь, слушая возмущение любыми проявлениями несправедливости… Но особенно становится больно, когда напрямую говорят об особых благах для руководителей… Мое мнение — там, где блага руководителей всех уровней не оправданы, их надо отменить». Ельцин поставил вопрос, почему обо всех этих вещах он не говорил на прошлом съезде, и тут же ответил: «Видно, тогда не хватило смелости»!
Громыко выступил после Ельцина. Громыко начал речь с косвенной критики языка и стиля партийных документов нового руководства: «У коммунистов всегда в почете деловой язык, строгие деловые оценки, нам чужды просто красивость и выспренность в оценках». А по существу дела заявил следующее: «Мы все хотим видеть молодежь преданной идеалам коммунизма — идеалам старших поколений, своих отцов… Не положено никому забывать, что это они, старшие поколения, защищая дело революции, добывали свои победы клинками красной конницы… В годы войны против фашистских агрессоров — это они, старшие поколения советских людей…» и так далее.
Ближе касаясь внутрипартийных дел и стараясь выражаться по возможности метафизически, чтобы скрыть происходящую в ЦК борьбу «старых» и «молодых», Громыко невольно выдал как раз эту борьбу. Вот замечательное место в его речи на этот счет: «Съезд является ярким свидетельством сплоченности рядов партии и ее идейного единства… Никому не должно быть позволено под предлогом поощрения здорового и нужного дела критики и самокритики прибегать к вымыслу о трещинах в нашей партии… Тех, кто этим занимается или занялся бы, следует ставить на место — по заслугам. Критика как мощное и эффективное оружие партии и охаивание честных коммунистов — это не одно и то же, и даже вовсе не одно (аплодисменты)». Это аплодировали члены «сообщества пострадавших» вместе со всеми представителями поруганного старшего поколения. Однако важно то, о чем Громыко говорил только намеками: во время чистки партия дала «трещину», старые кадры восстали, и тогда молодым кадрам пришлось капитулировать на названном февральском пленуме ЦК. Иначе не было бы никакого смысла во всей этой критике Громыко против «охаивания» старых кадров. Я далек от мысли, что Громыко мстит Горбачеву за свое уничтожающее «повышение». Зато вполне допускаю, что он взбунтовался и отказался подписывать дальнейшие указы Верховного Совета о снятии своих старых коллег министров, когда увидел, что скоро кто-то другой подпишет указ Верховного Совета о его собственном снятии, Громыко был единственным оратором в прениях по докладу Горбачева, которого съезд наградил качественно такими же аплодисментами, что и самого генсека: «бурные, продолжительные аплодисменты», — гласит протокол съезда («Правда», 27.021986). Громыко возглавил бунт стариков против «младотурок». Речь Громыко и итоги выборов нового ЦК на съезде свидетельствуют, что «трещина» в партии не чей-то вымысел, она обозначилась в Политбюро и проходит по ЦК.