В тот вечер в мире одним актером стало больше. Тем, кто не верит в любовь с первого взгляда, это, возможно, покажется странным. Но так получилось. И благодарить за это я должен артистов тульского театра, которые о своей роли в моей судьбе даже не догадываются. Потом, работая почти год рядом с ними, я так и не посмел им ни в чем признаться. Но до этого было еще очень далеко. Пока же я готовился к возвращению в Козельск и началу новой жизни…
В пьесе про пограничников в одном театре исполнитель главной роли вместо: «…Я отличный певун и плясун!» — радостно и громко прокричал на весь зал: «Я отличный ПИСУН и ПЛЕВУН!!!»
Однажды Евгений Евстигнеев оговорился в спектакле по пьесе Шатрова «Большевики». Выйдя от только что раненного Ленина в зал, где заседала вся большевистская верхушка, вместо фразы: «У Ленина лоб желтый, восковой…» он сообщил: «У Ленина… жоп желтый!..». Спектакль надолго остановился. «Легендарные комиссары» расползлись за кулисы и не хотели возвращаться.
Вернувшись из Тулы, я буквально на следующий день записался в драмкружок Козельского дома офицеров, несказанно удивив этим не только родителей и своих товарищей, но и самих членов драмкружка. Мальчики в самодеятельности — вообще большая редкость, а уж девятиклассник — это что-то совсем из ряда вон выходящее. Мне на радостях дали сразу одну из главных ролей в одноактной комедии Катаева «День отдыха». Я должен был играть рассеянного 80–летнего профессора, приехавшего в дом отдыха и запутавшего там всех, начиная с себя самого. Используя подручные материалы, наша гримерша изменила мою внешность, но с голосом и мыслями ничего поделать не смогла. Перед каждым выходом на сцену я испытывал жуткий страх, сковывавший мои движения и делавший голос еще более писклявым. Но, нет худа без добра. Моя неуклюжесть придавала образу, видимо, еще большую карикатурность и этим добавляла в зале смеха и аплодисментов, которых, на мое удивление, было намного больше, чем я ожидал.
Через несколько выступлений я уже осмелел и вошел во вкус, но в это время мужа нашей руководительницы перевели в другой гарнизон, она уехала вместе с ним, и наш обезглавленный драмкружок благополучно испустил дух.
Но главное было сделано — я испил глоток из «чаши» с приворотным зельем, а это значит — навсегда заразился тягой к сцене. Многие мои знакомые, работавшие когда-либо в театре, причем не только артистами, но даже администраторами или рабочими сцены, уйдя из театра, не могли без него жить. Их тянуло туда, как преступника на место преступления. Помню, один из них, достигнув немыслимых, опять же по тем временам, высот и став барменом (!), все равно не реже раза в месяц приходил к нам в театр им. Я. Купалы, где я тогда работал, угощал всех ворованным вином, хвастался заработками, но было видно, что, если бы в театре стали платить хоть чуточку больше, он с радостью бы вернулся. Кстати, если из театра уходят, изменяя своей профессии, то лишь из-за того, что семья (не актер) не выдерживает жизни на нищенскую зарплату. Короче говоря, театр — это разновидность сильного наркотика со всеми вытекающими последствиями.
Итак, летом 1972 года выпускник Козельской средней школы № 3 Женя Крыжановский впервые за всю историю не только школы, но и, наверное, самого Козельска, поехал поступать в театральное училище. Москва произвела на меня ошеломляющее впечатление. Забыв о завтраках, обедах и ужинах, толпа абитуриентов с горящими глазами носится от «Щуки» (училище им. Щукина при театре Вахтангова) к «Щепке» (училище им. Щепкина при Малом театре), потом в школу — студию МХАТа, оттуда в ГИТИС, за ним во ВГИК и т. д. Кто-то проходит сразу во все, кто-то во всех «срезается», кто-то доходит до второго или даже до третьего тура. Из уст в уста передаются легенды об абитуриентах прошлых лет, которых брали сразу в театр за то, что они покоряли приемную комиссию какими-то экстравагантными выходками или нарядами. Одна девочка у нас даже переодевалась в парня, сделав короткую стрижку, что было по тем временам немыслимым, и хотела этим поразить комиссию, но везде от нее старались поскорее избавиться, принимая, наверно, за гермафродита, потому что все свои женские признаки скрыть ей не удавалось. Запомнилась и другая девочка, заставившая рухнуть под стол комиссию, объявив от зажима: «Басня Крылова «Петушка и кукух»!»