Возле «Щуки» нам посчастливилось увидеть самого Ролана Быкова. Ролан Антонович, выйдя на крыльцо и будучи немного навеселе, поклонился толпе ошалевших абитуриентов и громко сказал: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое!»
Вообще, приемным комиссиям театральных институтов не позавидуешь. Сколько они должны прослушать песен, стихов, басен, отрывков прозы, пересмотреть танцев, чтобы из тысяч перепуганных претендентов, среди которых был и я, отобрать всего 20–25 будущих студентов. Потом, сам принимая вступительные экзамены в Институте культуры, я собирал в кулак всю свою волю, чтобы выдержать бесконечный поток «дыпламаваных баранаў» и «Мой милый, что тебе я сделала?» Но как же я их всех (абитуриентов) понимал!
Надо отметить, что каждое училище имело свою специфику, предъявляя требования к так называемой фактуре, то есть к внешним данным абитуриентов. Например, в школу-студию МХАТа брали преимущественно красивых и рослых парней и девушек, в Щукинском старались набирать характерных актеров, в Щепкинском особое внимание обращали на правильность речи, стараясь держать марку Малого театра, во ВГИКе, естественно, брали только киногеничных. Мое же, тогда обыкновенное, без особых примет, прыщавое лицо не удовлетворяло требованиям ни одного из перечисленных заведений. Еще не было сегодняшнего красавца-носа (я его называю достоянием республики), только начали пробиваться усы, короче, не было ничего, чем я могу гордиться сегодня. О таланте речь вообще не шла, так как в 17 лет он, даже если и есть, еще спит. Актер, по-моему, по-настоящему проявляет себя только где-то к 30 годам, видимо, поэтому большинство пьес написано в расчете на артистов среднего возраста.
Все означенное сводило мои шансы на поступление практически к нулю уже до начала экзаменов. А ведь нужно еще учесть, что на каждый курс приходилось не менее десяти детей московских знаменитостей, поступавших практически без конкурса. В Москве роль знакомств (или, по-народному, «блата») особенно велика.
По самым скромным подсчетам, там живет около несколько тысяч (!) актеров как известных, так и не очень, и у каждого есть дети или хотя бы знакомые, которым надо помочь. Кстати, по имеющимся у меня данным (из обычно достоверных источников) в Минске по «блату» ежегодно поступают всего 2–3 человека, в то время как в Москве — от 50 до 80 процентов.
Разумеется, я в ту пору ни о чем таком даже не подозревал, был совсем не готов к серьезной конкурентной борьбе за оставшиеся «свободными» места, поэтому мой провал был предопределен. С таким же успехом, позанимавшись авиамоделированием, можно было попробовать взлететь на самолете. Окончательно добила меня Ирина Скобцева (жена знаменитого С. Бондарчука), которая вечером во ВГИКе, когда обалдевшие педагоги, выбившись из сил, уже не слушали, а только смотрели на абитуриентов и отправляли восвояси всех, кто им не приглянулся, устало глянув на меня, когда я попытался что-то вякнуть, сказала: «Мальчик, зачем вы мучаете себя, из вас никогда не будет артиста». Это уже потом я узнал, что такой приговор являлся доброй приметой и что нечто подобное говорили очень многим знаменитым актерам в самом начале их карьеры, но в тот момент я решил, что в Москве мне больше делать нечего.
Но что же дальше? Вопрос был очень и очень непростой. Возвращаться в военный городок, где все друг друга знали, и ходить, опустив голову, под ироническими взглядами с кличкой «артист погорелого театра»? Нет, это было не для меня. Если человек проваливается в медицинском или педагогическом институте, то это лишь означает, что он недостаточно старательно готовился к экзаменам, но если он не может поступить в театральный институт, то для всех это свидетельство его бездарности. А кто из нас способен, особенно в молодые годы, признаться, что он бездарен? Как после этого жить? Тем более человеку, пытающемуся как-то проявить себя в искусстве.