Третий иностранец, увязавшийся за Легкой бригадой, французский офицер штаба Раглана, благоразумно предпочел выйти из боя, не подвергая свою жизнь смертельной опасности.
Русский офицер вежливо принял бумаги и отправился к своему главнокомандующему. Феллоу остался с другим офицером и, по его воспоминаниям, провел время в вежливом общении, когда недостаток языковых познаний компенсировался взаимным угощением сигаретами. Через несколько часов появился офицер русского штаба, доставивший положительный ответ и разрешение на следующий день, 29 октября, для Феллоу прибыть к русским позициям у Балаклавы.
В этот день Феллоу прибыл к передовым пикетам русской кавалерии у Кадыкоя, где его уже ждали. Он получил подробные сведения об англичанах, оказавшихся в плену, в том числе их письма своим родным. Один из них, корнет Кловс из 8-го гусарского полка, сообщал своему брату, тоже офицеру этого полка, что к ним прекрасно относятся, никакого насилия не творят и они готовятся к отправке в Симферополь, а оттуда, по всей видимости, дальше, вглубь империи.{1159}
После небольшого обсуждения условий и согласования формальностей стороны получили возможность забрать своих павших и предать земле.
Большой итог малого Инкермана
Как ни странно, большое значение Малого Инкермана выражается совершенно короткой фразой, которую используют английские исследователи Крымской войны:
«Русские узнали, что хотели узнать. Никто не сомневался в том, что на следующий день они вернутся и их будет намного больше…».{1160}
В связи с условиями местности и общей ситуацией англичане, не имея возможности создания полноценной оборонительной линии в ближайшей перспективе, взяли на вооружение практику прикрытия основных сил сильными пикетами. Их задачей было даже не удерживание позиций, а только сдерживание наступающего противника, давая возможность основным силам собраться, организоваться и приготовиться к отпору.
Главная суть действий пикетов была в отходе их по намеченным рубежам, одновременно выводя атакующих под огонь артиллерии и выходя самими из зоны обстрела. Самим своим присутствием на некотором удалении от главных сил они обеспечивали наблюдение за неприятелем и подготавливали встречу его огнем с возможно дальнего расстояния, не давая укрыться в зоне действительных выстрелов.{1161}
После того как артиллеристы и огонь стрелкового оружия в сочетании с трудным рельефом окончательно расстроят ряды русских, предполагалось ударами пехоты с флангов, огнем с места и фронтальным давлением вытеснить их обратно. То есть, налицо идеальная тактика контрударов для восстановления утраченного, притом с нанесением максимальных потерь неприятелю при минимальных своих.
Но доверившись пикетной службе, англичане совершенно забыли о необходимости укрепления позиции: «Небрежность, допущенная англичанами при занятии их позиций, чрезвычайно позорна для их командования. Ничем нельзя оправдать ни то, что не был занят холм на южном берегу Черной речки, ни то, что не было полевых укреплений на этой важной позиции, для наступления на которую сосредоточивалось, как было хорошо известно английскому командованию, несколько тысяч русских».{1162}
26 октября она была успешно апробирована и как разумное решение вполне оправдала себя через десять дней в сражении при Инкермане.
Англичане расценивают это наступление как зондирование русскими правого фланга союзных оборонительных линий: «… Атака 26-го была ни больше, ни меньше пробой сил, подготовкой к памятной Инкерманской битве, но стоила русским очень дорого, хоть и мы потеряли немало людей».{1163}
Бой имел возможность стать центральным пунктом всей операции по попытке деблокации Севастополя, предпринятой Меншиковым в октябре-ноябре 1854 г. Но не имевшая отчетливого смысла акция, приведшая лишь к напрасным жертвам, оказалась скорее вредной, чем полезной. Демонстративные действия Федорова лишний раз подтвердили, что «…Фронтальная атака какого бы то ни было местного предмета может быть оправдана только как крайняя мера лишь в том случае, когда окажется, что по каким бы то ни было причинам обход окончательно невозможен».{1164}