Бельгийская газета “Indépendance Belge” писала тогда о русских: «После бомбардировки 5 октября французские офицеры писали, что «русские далеко превзошли то понятие, которое о них было составлено. Их огонь был убийствен и меток, их пушки бьют на большое расстояние, и если русские принуждены были на минуту прекратить огонь под градом метательных снарядов, осыпавших их амбразуры, то они тотчас же возвращались опять на свои места и возобновляли бой с удвоенным жаром. Неутомимость и упорное сопротивление русских доказали, что восторжествовать над ними не так легко, как предсказывали нам некоторые газетчики».{28}
Бельгийские «борзописцы» оказались прозорливее отдельных союзных военачальников. Во все времена и во всех войнах, которые вела Россия, ее солдат оказывался в вопросах полевой фортификации профессиональнее своих противников. Это было в 1854–1856 гг., повторится в 1914–1918 гг. и дойдет до совершенства в 1941–1945 гг.
В октябре 1854 г. военная драма под Севастополем, по образному выражению будущего генерала Хемли, должна была менять актеров ролями: союзники, атаковавшие до этого времени, сами попадали в положение обороняющихся:{29}«…Наступило время разочарований и крушения надежд».{30}
Русские военные инженеры заставили союзное командование гробить свой личный состав на осадных работах в самых неблагоприятных условиях. В конце концов, ими были переработаны сотни тысяч кубометров очень твёрдого крымского грунта, превращенного к окончанию войны в более чем 80 верст траншей, 177 батарей «…различных начертаний, различного вида и устройства; употребить в дело 150 тыс. туров, 83 тыс. фашин, 2 млн. 56 тыс. земляных мешков; израсходовать 1.357.254 снаряда, 271.650 пуд. пороха».{31} Результат явно не стоил усилий. Уложив в могилы десятки тысяч солдат, союзники, в конце концов, одержали «выдающуюся» победу: им достались руины города, защищаемого не крепостными стенами, а лишь отлично организованной системой полевой фортификации, состоящей из «…укреплений временных по размерам, поспешных по возведению».{32}
И если союзники откровенно загрустили, то среди защитников города, наоборот, царило возбуждение, свойственное победителям. Еще бы — все, от генерала до адмирала, от солдата до матросской жены, видели, как, дымя надстройками, зияя пробоинами в бортах и разрушениями в рангоуте, «уносили ноги» и былую славу лучшие корабли Королевского флота «владычицы морей».
Гарнизон Севастополя воспрял духом. Успокаивала и налаживающаяся жизнь в крепости, в которой под снарядами стали появляться, казалось, забытые привычные обычаи мирного времени. Наладили более-менее сносное снабжение. Чиновное «воронье» еще не учуяло возможности капитально грабить собственных солдат, и продовольствие, восполнявшее уменьшавшиеся запасы, поступало без сильных перебоев. Было приказано ежедневно выдавать по две чарки водки и по фунту мяса на человека.{33}
Люди, от матроса до командующего флотом, поверили в свои силы и в возможность отстоять крепость. Появилась присущая довоенному времени лихость, которую нынешние условия не только не уничтожили, но и возвели в ранг нормального поведения. Тон задавали герои первой победы — офицеры и матросы Черноморского флота, за счет геройства которых держалась крепость.{34} Это признавали все.
«Среди защитников Севастополя самое почетное место принадлежит морякам-черноморцам. Они считали себя элитой и не боялись равняться с английским флотом. Крымская война была для них личным делом: разве главной целью англо-французской экспедиции не было разрушение их крепости и ликвидация их кораблей? Вскоре морские волки вынуждены были превратиться в солдат. Боевым крещением для моряков стало сражение на реке Альме. Пехотинцев развлекал вид вооруженных до зубов моряков, увешанных ружьями, саблями, топориками и пистолетами. Можно было подумать, что сейчас они пойдут на абордаж. Удивляли также их взаимоотношения со своими офицерами. «Закаленные в боях с врагом и непогодой, выросшие в тесной морской семье»,{35} моряки никогда не снимали фуражку, обращаясь к более старшему по званию, и не прибавляли: «Ваше благородие». Вскоре выяснилось, что эта фамильярность абсолютно не отражалась на воинской дисциплине. Малейшее указание их офицера — и вот они уже на острие атаки. Можно сказать, что на бастионах Севастополя они сражались за свои семьи: ведь у многих в городе проживали их жены и дети».{36}