запах фиалок и болотной травы –
Вы – ребёнок,
едва слышный лепет, слово,
что выпорхнуло из недр моих
поздно и бестолково.
11 июня 2012 г.
***
Но чьими руками был выращен райский сад?
И первые чувства придумали первые сами ли?
И кто-то, за деревом прячась, печалил свой взгляд
во имя Адама и Евы и Падшего Ангела.
11 июня 2012 г.
***
Мужчина – глагол,
сказал, как забил кол.
А женщина – прилагательное,
в лучшем случае причастие.
Страдательное.
13 июня 2012 г.
***
Бытие – один радостный танец,
но твои груди колышутся
мимо моих поцелуев.
17 июля 2012 г.
***
П-м
Я первая проникну в пустоту,
верней, провисну,
впрочем, я без тела,
пусть остаётся, обалдело
качая в нашей спальне радость ту,
что песню спела;
вот закачались полка, стул, полдня,
в котором уже не было меня.
Я там,
неважно, где,
там-там! –
встречайте! –
призрак, свет, звезду,
я первая с ума сойду,
я жду.
Быть может, здесь,
на солнечной поляне рая,
быть может, рядом,
на огненных подмостках ада,
сыграешь Данте?
Свою мечту.
Я туфли потеряла, крылья сбила,
жду.
21 июля 2012 г.
***
Из шести миллиардов букв
меня оседлали женские.
25 июля 2012 г.
***
Входим ночью спинами друг в друга,
пробуждаемся в касании грудей.
2 августа 2012г.
***
Перекоси улыбкой рот,
убавь посланье мужу на полтона,
поведай богу свежий анекдот,
и день пройдёт легко и плодотворно.
13 августа 2012 г.
***
Беда вся в том, что я не помню бога,
стыжусь при женщинах его назвать.
Две девушки, томясь, глядят в глаза
друг дружке, измеряя пропасть.
Я преодолеваю робость,
плыву за ними в тёмный кинозал,
одёргиваю плоть и возгораю снова.
Едва скажу и забываю слово.
16 августа 2012 г.
***
Голова закружилась в другую сторону –
ты не уезжаешь сегодня!
Твои кривые ноги такая прелесть!
17 августа 2012 г.
***
Сквозь твои глаза смеётся не Бог ли?
Пьяный Бог!
Он привёл в беспорядок всю мою Вселенную!
17 августа 2012 г.
Райнер Мария Рильке.
Эвридика
То были души: скальные расколы,
ещё не задохнувшиеся смолы,
змеиные прожилки серебра.
Из-под корней струилась кровь, текла,
багровая, надеясь к человеку
вернуться, ибо, тёплая от века,
она гнила без света и тепла.
Мосты и скалы висли над пустым
пространством, водоём незрячий
смотрелся в дно своё, клубился дым,
и тёмный воздух леденел от плача.
И, женское терпенье, в полный рост
легла дорога, вытоптанный холст;
на ней, крутой, едва светились тени,
идущих направляя зренье.
Он шёл, как и положено богам,
уверенно, нетерпеливо, резко,
шаги глотали пыльные отрезки,
молчали руки, не было рукам
работы, черепашья лира
срослась с рукой и струны отпустила.
Сын Зевса, ловкий вор, бродяга, он
был бы светлей, когда б не капюшон.
Взгляд бога псом летел за поворот,
оглядывался, возвращался снова,
а слух метался сзади. Ровно
дышали тени тихие за ним.
И слух шептал ему: "Идут они…"
Ещё он слышал шаг свой, лёгок, твёрд,
шум ветра в мягких складках платья.
Он знал, по уговору лишь вперёд
им двигаться и без оглядки,
но, Зевс мой, как медлителен их ход!
Но он молчал, за ним, тиха, бледна,
шла тень, и то была – она!
Любима так, что в скорбных звуках лиры
был создан мир, как повторенье мира:
пригорки, долы, реки и леса,
зверьём наполненные, голоса
в селеньях, скрипы на дорогах,
вставало солнце над землёй убогой,
ночь искажала звёзды, мрак
рассеивался, цвёл…
Любима так…
Как женщина зачавшая, в себе
замкнувшись, шла она за богом,
не зная мужа, бога и дороги,
плодом налитая, как словом песнь.
И даже нынешняя новизна
её не волновала, ибо здесь
плод смертью был, и смерть была – она!
Как роза нежная перед закатом
от холода скрывает лепестки,
её закрылся пол; и бога взгляды,
дыхание, тепло его руки
казались ей отчаянно близки.
Нет, не о ней недавно пел поэт,
не с этой тенью разделял он ложе,
на слабый призрак, на обман похожа
она: и жизнь ушла, и смерти будто нет.
Распущена, как золотая прядь,
пропавшая в земле, как майский ливень,
из семени взошла, как благодать,
и корнем стала.
…А в провале синем
уже не узнавала никого.
"Он оглянулся!" – прошептал ей бог.
"Кто?" – безучастно тень его спросила.