— Каждый-каждый. И выходные считаются. Всё, пошли.
Я сняла щит и бодрым шагом зашагала вперёд.
— Нам в другую сторону.
— Может, тебе — в другую, а мне без разницы. Горы везде, — грубо. Надо же поддерживать репутацию обиженной особы.
Но послушно пошла за охотником. Всю оставшуюся дорогу он что-то обдумывал, иногда задавал мне вопросы, типа, на какой это планете такие обычаи или сколько я же живу. Собственно, не на один вопрос я не ответила. Рано ему знать эти подробности. Так-то я тоже почти всё время молчала, интересовалась, сколько осталось шагать. Он скупо говорил «много». Часа через три мне это уже окончательно надоело, и я решила растормошить Херта.
— Почему грустный? — молчит. — А ты вообще откуда? Сколько уже охотишься на нечисть?
Подумав, отвечает.
— Двенадцать лет. Наверное.
— Наверное? Ты сама не помнишь срока? Думаю, это тяжело.
И тут сам спросил.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать шесть. Скоро будет двадцать семь, — только сейчас я вспомнила, что через полтора месяца у меня день рождения. Но радости нет. Ведь и так мертва. Всё будет исправлено. Всё.
— Молода. Не рановато ли?
— Что?
— Ввязалась в эти дела. Не всё так легко.
— Я заметила. Херт, откуда ты?
Его чуть передёрнула. А если это с такой выдержкой, значит, ударила по больному.
— Я не знаю своего дома. Провожу время как кочевник. Помнится, ты говорила, что потеряла всех. Что это значит?
Ответный удар? Уважаю. Только я сама не знала куда веду. А это дико и жестоко.
— Всех, значит всех, — сухо. — Сейчас я одна. Ещё вопросы?
Он что-то сказал, но не обратила на это внимания.
И вдруг у меня упала челюсть. Чуть поодаль стояла ОНА. Каштановые волосы у корней тронутые сединой, сморщенное от старости лицо с добродушной улыбкой на сухих губах, пронзительные прозрачно-голубые глаза, смотрящие из больших цветных очков. Я невольно моргнула, не ведение ли. Бабушка. И вот уже вижу, как она зовёт нас в дом. До отвала по привычке кормит, рассказывает ещё одну историю из своей жизни. Потом топает ножками и приказывает ложиться спать. Но все разрушило мгновение, когда в тело ей впилась острая стрела, расплываясь кровавым пятном. Ненавижу…
Часть 2
Пред рекою мёртвых
Вот осталось так немного до конца. Но новые предательства и обиды не дают покою. Как стать собой маленькой глупой девочке, решившей, что она выросла? И что делать, когда на неё валятся недетские проблемы? Вот если бы кто помог из верных друзей, а упокоенные враги не мешали жить, можно будет спасти и мир, и главное себя. Но когда в последний раз великая женщина жила долго и счастливо? Может, на этот вопрос ответит Жанна д'Арк? Только вод беда, её сожгли в девятнадцать лет. «Спасайся, кто может!»- кричит добро, завидев истинное зло. Правду утаишь, но не убьёшь.
Глава 1
Плохо живу те, кто всегда начинает жизнь сначала. Напрасно мы полагаем, будто таких людей мало: почти все таковы. А некоторые тогда и начинают жить, когда пора кончать. А некоторые кончают жить, так и не начав.
Наама.
С дрожью вспоминаю случившееся. Впрочем, и сама многого не помню.
В тот день, чуть не умер охотник. Я была в ярости. Разорвала ему глотку. Несколько дней тащила два трупа к хижине бабушки. Несколько дней я провела в сложнейшем заклинание, вытащила их буквально с суда Богов. Была сложность и в том, что у них были разные пути. Кому на перерождение, кому на тот свет. Несколько дней ушло на моё восстановление. Первая неделя была самой сложной. Я почти не прибывала в сознание, а лишь следовала рефлексам и инстинктам. Занималась с мечом. Дочь Херта почти меня не трогала. Звала есть и предупреждала, когда наступала ночь. Я не обращала на неё внимание. Когда чувствовала движение в комнате бабушки и охотника, шла туда. После, мне стало чуть легче. Через три недели Херт и Татьяна проснулись. Имя девочки я не узнала. Чисто плевать. Бабушка попросила позаниматься с её ученицей. Я не могла отказать. Совесть, которая успешно спала всё это время, неожиданно проснулась.
Одним вечером девочка подошла ко мне. Я сидела в кресле перед камином, закутавшись в плед. Пила чай.
— Почему ты грустная, а не плачешь?
— Глупый вопрос. Даже мудрец не назовёт того случая, когда слёзы хоть в чём-то помогали.
— А поцелуй? Он же снимает все заклятия! А любовь?
— Поцелуй не чем не поможет. Любовь — определение относительное. Предательство, ненависть, злоба, месть, выгода. Всё это сильнее того загадочного чувства. Брак лишь потребность. Редко когда у людей возникает привязанность, так, чтобы хотелось жить для этого человека, а не чтобы этот человек жил для тебя. Предаст каждый, даже тот, кто связан клятвой. Не надо никому сильно доверять. Правило мушкетёров сейчас не действует.
Девочка потускнела и опустила голову, внимая моим словам.
— А что это за правило?
Я грустно улыбнулась уголками губ.
— Один за всех, и все за одного. Обмусоленное правило. Когда-то так было. Но даже я в то время ещё не родилась.
— А я тебя не понимаю. Почему грустная, вообще? Это мой отец и моя наставница. Они же тебе никто. Я их люблю! Я знаю. Может, и ты любишь моего отца?
— Нет, дело совсем не в этом. Тебя рано знать эти подробности. Меньше знаешь, крепче спишь. Для безопасности.
Девочка яростно сузила глаза.
— Почему ты решаешь за меня? Почему все решают за меня? Я вполне самостоятельна! Я сама смогу сделать выбор!
— Я была такой же. Но сама набивай свои шишки. Такими темпами ты долго не проживёшь. Хочешь, задавай вопросы. Со своими трудностями я сама справлюсь, а вот тебе помогать не стану. Учись на своих ошибках. Это намного действенней.
Она подозрительно нахмурила лоб.
— Любые-любые? — кивок. — Тогда, сколько тебе лет?
Я задумалась.
— Сколько лет прошло с две тысячи двенадцатого года?
— Четыреста пятьдесят три, вроде.
Всего? Но Ангелина говорила намного больше… опять поверила, дурочка? Не надоело? Сама же девочке толкуешь об этом. Она тебя слушает, а результат? Ей можно скинуться на молодость и неопытность, а мне-то на что? Ведь я когда-то была такая же. Верила в сказки и обнимала плюшевых мишек. В то время все незамедлительно пользовались моей наивностью. Я была в детстве и серьёзной, хладнокровной. Зачастую этого не понимала. Не до этого было. Вот едешь в машине с отцом и мамой. Дождь. На дороге скользкая грязь. Через лобовое окно почти ничего не видно. Страшно, а сама думаешь, как папа может соблюдать такое спокойствие и равнодушие. Вдруг сама понимаешь, что так же себя ведёшь. Так же расслабленно наблюдаешь за всем этим.
Меня прервал голос девочки.
— Так сколько?
— Четыреста восемьдесят.
Глаза округлились до размеров блюдец.
— Так много?! Люди же столько не живут! Я точно знаю!
Я хмыкнула. Знай-знай, дорогая. Кто тебе запрещает?
— Надеюсь, на этом опрос закончен?
— Нет уж. Лучше скажи, как тебя зовут?
Не умеешь ты задавать вопросы. Не умеешь логически мыслить, не умеешь связывать факты. Задумалась бы, что я делаю тут? Ведь по моей внешности видно, что я не здешняя. А зачем мне нужно в такой холод, в горы, где не можешь достаточно развиться и достигнуть цели? Значит, я не по своей воле, а по обстоятельствам. После же моего рассказа, можно догадаться, что я либо сбежала или меня отправили в ссылку. Если же судить по моей техники ведения боя, я не убийца, а воин. Получается, я сбежала. Но, а причём здесь имя?
— Наама.
— Странное имя. У меня намного проще. Тина. Мама назвала. А так…
Из комнаты послышался стон. Я соскочила и понеслась туда, разбив кружку. Девочка окликнула меня, но тут же замокла. У бабушки был жар. Я положила мокрое полотенце на морщинистый лоб и влила в рот отвар. Она чуть успокоилась. Возвращаться к надоедливой Тине совсем не хотелось. Я осталась здесь. Продолжала частично вспоминать прошедшее за это время. Да, иногда думала, что девочка не лезла ко мне из-за того, что мне тяжело, но оказалась не так. Было даже чуть-чуть обидно. Одним днём, когда вся было боле менее нормально, я решила понаблюдать за ней. Она же просто все дни проводила с виверном, найдя в нём более интересное занятие. Кликала его Мусей. Даже сама не готовила, а лишь доставала продукты из-подполья. Абсолютно не помогала мне в заботах. Хоть раз она не подходила к отцу или наставнице. Лишь ничегонеделанье. Стало стыдно за неё. Всё же здесь была и вина бабушки. Слишком она избаловала девочку. Меня тоже. Только я успела измениться. Татьяна всегда любила детей и отдавала им всё, что есть. В основном она занималась моим развитием — физическим и культурным. Записывала во все возможные кружки вплоть до стрип-пластики. Все навыки помогли мне существовать в этом мире, не говорю про жизнь.