В письмах и дневниках пополанов, непосредственно отражавших их взгляды, отчетливо проявлялся индивидуализм, который оборачивался эгоизмом. Гуманисты трактуют индивидуализм иначе: в их представлении побудительным мотивом действий человека должен являться не личный интерес, часто приходящий в столкновение с интересом других людей, а общественный или же личный, но способствующий духовному обогащению личности и не вступающий в конфликт с общественным. Учение о самоценности личности, созданное гуманистами, было «действительно важным моральным приобретением нового времени и его весны — Возрождения»{71}.
Понимание времени гуманистами и богатыми горожанами нового толка также было различным. Если для купца или предпринимателя время, наполнившееся новым содержанием, является одним из параметров его хозяйстве венной деятельности, то для гуманиста оно имеет боль-шую ценность потому, что может быть использовано для гражданской деятельности или ученых занятий, которые способствуют совершенствованию человека. Даже длительность жизни определяется тем, насколько она насыщена интеллектуальной деятельностью. На склоне лет Петрарка педантично вычисляет, сколько месяцев он потерял на протяжении своей долгой жизни из-за поездок, связанных с политическими поручениями: «Посланный однажды в Венецию с тем, чтобы вести переговоры о мире между этим городом и Генуей, я потерял там зимой из-за этого дела целый месяц»{72} и пр. Когда он подводит итоги сделанного им, даже краткие периоды, выключенные из творчества, представляются ему напрасной тратой времени. «Могу и осмеливаюсь утверждать следующее, — заявляет Пьеро Паоло Верджерио, — чем больше времени мы посвятим добрым наукам, тем меньше у нас ускользнет времени в жизни и тем более долгой будет наша жизнь»{73}.
Обостренное чувство новизны проявляется в гуманистических трактатах в четком противопоставлении своей эпохи, времени расцвета культуры, — предшествующей, «варварской». История теряет свои сакральный смысл и превращается в историю, которую творят сами люди. Они, а не божественное провидение, определяют ее ход. Если в средние века «именно в будущее перемещалась цель истории, и поэтому прошлое и настоящее только в будущем получали объяснение и оправдание»{74}, то внимание ренессансных деятелей сосредоточилось на настоящем; оно составляет главное содержание их писем, посланий и, что еще существеннее, теоретических трактатов. Впрочем, будущее также представляло для них немалый интерес, но не потустороннее, а реальное, земное будущее каждого отдельного индивида и самого общества. И прошлое, и будущее получали свой смысл и оправдание лишь в их обращенности к настоящему. «Познавать вновь открытые деяния древности, говорить с прошлым в настоящем и делать нашим и прошлое, и будущее (курсив наш. — М. А.). Что может быть более радостным и более полезным?» — восклицает Верджерио в трактате «О благородных нравах и свободных науках»{75}.
Будущее имеет еще один аспект: у гуманистов возникает желание жить в веках, в памяти человечества, иными словами — прославиться. Этот мотив, который намечается уже у Данте, начиная с Петрарки становится одним из важнейших стимулов творчества. «Человек старается сохранить свое имя в памяти потомства. Он страдает от того, что не мог быть прославляемым во все прошлые времена, а в будущие не может иметь почести от всех народов», — пишет Марсилио Фичино{76}.
Наконец, гуманисты и пополаны по-разному относятся к материальному достатку. В гуманистической среде оценка богатства претерпела эволюцию и к тому же не была одинаковой даже у гуманистов, творивших в один и тот же период. Взгляд Петрарки близок (как и в трактовке многих проблем) к взгляду стоиков: человек должен мужественно переносить удары судьбы, в том числе бедность. Более того, «те, кто кажется богатым, являются самыми бедными, так как им недостает многого… Ибо поистине беднее всех те, кто, не довольствуясь тем, что достиг желаемого, стремится к другому»{77}. Богатство приносит лишь вред и является причиной несчастий. Тот же мотив звучит и в его старческих письмах: «Добродетельный человек не должен предаваться жалобам на нужду»; «То, что толпа называет богатством, истинные философы не считают ни благом, ни предметами, достойными уважения»{78}.