Средневековое представление о том, что каждый индивид несет нравственную ответственность за все человечество и обязан активно содействовать его спасению, сам драматизм неразрешимого противоречия между плотским и духовным началом, между наклонностью к греху и тягой к божественному, хотя и были со временем преодолены гуманизмом, послужили стимулом к формированию разных философских школ, каждая из которых преодолевала это противоречие по-своему.
То духовное начало, которым были пронизаны философия и искусство средневековья, в Возрождении преображается: из церковного оно становится светским, место бога занимает человек, но такой, какого не знало средневековье. Его личность представляется теперь достойной не только глубокого изучения, но и возвеличения. Цель человеческой жизни — не спасение души, а творчество, познание индивида и мира, служение обществу, а не богу. Дуализм души и тела постепенно сменяется гармонией между ними. В то же время герой Возрождения намного превосходит богатством и сложностью своих внутренних переживаний целостного античного героя. «Ренессанс не принял христианской трагической раздвоенности, но, конечно, не забыл этой внутренней вибрации, напряжения и порыва, а попытался их объективизировать и гармонизировать»{95}. И хотя гуманисты относились резко отрицательно к «темному», «варварскому» средневековью, в действительности оно сделало людей Возрождения душевно богаче (не говоря о достижениях средневековой пауки и искусства, о живом источнике поэзии, которые гуманизм, пусть неосознанно, тоже воспринял).
Уже поэтому Возрождение никоим образом нельзя трактовать как простой возврат к античности. Но имелись и другие причины. Античность представлялась Ренессансу образцом для подражания. Люди того времени обращались к античной культуре в поисках средств для выражения своих взглядов и для создания образов искусства. Но культура Древней Греции и Рима была ими не просто воспринята, а переработана. Свойственный гуманистам критический дух помог им осознать и переосмыслить античное наследие. Уже Петрарка положил в известной мере начало критическому отношению к древним авторам. Несмотря на свое преклонение перед античностью, он, говоря об изучении их трудов и собственном творчестве, сравнивает себя с пчелами, которые «приносят не те цветы, которые используют, но превращают их в достойные удивления воск и мед»{96}. Очень четко выразил ту же мысль Поджо Браччолини. В письме Никколи он замечает, что несколько устал от поисков новых книг. Настало время извлечь из них какую-то практическую пользу. «Ибо постоянно собирать куски дерева, камни, обломки может показаться глупейшим занятием, если из них ничего не будет построено»{97}.
Говоря о коренном отличии гуманистического отношения к античной культуре от средневекового, известный итальянский ученый Э. Гарэн отмечает: «Только обретение чувства античного как чувства истории, свойственное филологическому гуманизму, позволило верно оценить эти теории (античных ученых. — М. А.) как размышления людей, продукты определенной культуры, результаты частных экспериментов; не как откровения природы или бога, возвещенные Аристотелем либо Аверроэсом, а как представления и мысли людей»{98}. Гуманисты отказались от характерного для средних веков использования античных текстов как письмен, имеющих скрытое значение, которое можно выявить с помощью толкований. Как бы они ни восхищались древними философами и поэтами, гуманистическое восприятие было свежим и непредвзятым, а главное оно позволило открыть в древних текстах то содержание, которое было обусловлено породившей тексты эпохой. Это содержание послужило строительным материалом для формирования культуры Возрождения. Таким образом, с гуманистами связано новое отношение к античности как к особой эпохе, а вместе с тем — восхищение прекрасными образами античной культуры, сохранившееся и в наши дни.
Итак, чтобы овладеть всем богатством античной культуры, гуманистам предстоял огромный труд, характер которого выявил качественное отличие мышления передовых людей этой эпохи от традиционного. Перед ними стояла задача очистить от средневековых наслоений те античные труды, которые были искажены переводом, переработкой или произвольно сделанными из них компиляциями, имевшими столь широкое хождение в пору господства схоластики. В конце XIV в. Колюччо Салютати в трактате «О роке, судьбе и случае» заявляет, что прежде, чем приступить к философским диспутам, нужно установить подлинный первоначальный смысл античных текстов. Изучая философию Сенеки, он привлекает несколько манускриптов одного и того же труда, поясняя, что переписчики по своему невежеству сами исправляют текст там, где они его не понимают, «то опуская что-либо, то добавляя»; в других же сочинениях — там, где они заинтересованы в их изменении, — «вообще подвергают тексты философов-моралистов, историков и даже поэтов крайнему искажению»{99}. Поэтому он предлагает собрать все экземпляры того или иного античного труда и поручить «самым сведущим» в языке и истории людям восстановить их подлинный облик. На полях принадлежавшей ему латинской рукописи «Никомаховой этики» Аристотеля он делает заметки относительно степени точности перевода терминов, сопоставляет перевод с оригиналом.