В XIV–XV вв. получают развитие так называемые моральные науки, в особенности этика, которую рассматривают как главное содержание человеческого знания. «Предпочтительнее стремиться к добру, чем познать истину», — заявил Петрарка{105}. Интерес гуманистов сосредоточивался преимущественно на поведении человека в обществе, на цели, которую он ставит перед собой в своей деятельности, на политической структуре общества, образе правления. «Моральную философию» Альберти называл «доброй и святой наукой жизни». Бруни писал, что в ней «виднейшее место занимают те [предписания], которые сообщают о государствах, управлении ими и их сохранении. Ведь это учение стремится к тому, чтобы добыть людям счастье; если же прекрасно добиться счастья для одного человека, насколько славнее будет стремление к блаженству всего государства»{106}. Большое значение придавалось риторике. «Немногим доступно хорошо говорить, добродетельная же жизнь доступна всем… Что касается меня, то я… занимаюсь науками не для того, чтобы стать более красноречивым или добиться большей силы убеждения, но чтобы стать лучше, и применяю ко всему то, чти говорил Аристотель о моральной философии; однако, если бы мне удалось обрести плоды и того, и другого (красноречия и моральной философии. — М. А.), я не стал бы отрицать, что достиг благодаря своим трудам большего счастья»{107}. По мнению гуманистов, красноречие активно способствует не только формированию человека, наделенного высокими достоинствами, но и установлению социальных связей между людьми.
Влияет на душу человека также литература, особенно поэзия; воспитывающее действие оказывает и история. Марсилио Фичино пишет по этому поводу: «История необходима нам не только для услаждения, но и для того, чтобы понять моральный смысл жизни. Посредством изучения истории то, что само по себе смертно, становится бессмертным, то, что отсутствует, становится явным… Если семидесятилетний старец считается мудрым благодаря своему огромному опыту жизни, то как мудр тот, чья жизнь охватывает тысячу или три тысячи лет! Действительно, можно сказать, что человек прожил столько тысячелетий, сколько он охватил посредством своего знания истории»{108}. На естественные пауки, которые были еще мало развиты и тесно связаны со старой схоластикой, гуманисты смотрели как на отрасль традиционной философии и в своем большинстве были к ним глубоко равнодушны. Более того, некоторые гуманисты резко осуждали естествознание. Такое отношение особенно ярко выражено в трактате «О невежестве своем собственном и многих других», который написал 63-летний Петрарка. Он заявляет, что софист, занимающийся бесплодными спорами, «знает многое о диких зверях, птицах и рыбах, знает, сколько волос в львиной гриве и сколько перьев в хвосте ястреба, сколькими щупальцами спрут обвивает потерпевшего кораблекрушение…и как возрождается феникс, погибший в ароматическом огне… Все это — вещи, большей частью далекие от истины… Но даже если бы они были истинными, они ничем не помогли бы в достижении счастливой жизни. Какая польза, вопрошаю я, в том, чтобы знать природу зверей, птиц, рыб и змей и не знать природы людей, не знать и даже не стремиться узнать, для чего мы существуем, откуда пришли и куда направляемся»{109}.
Обвинения Петрарки раскрывают причину его негодования: ученые не занимаются главной проблемой — познанием самого человека (к тому же они трактуют естественнонаучные проблемы посредством формально-схоластического метода). В этом — основное отличие позиции ранних гуманистов от позиции средневековых богословов: последние рассматривали пауки о природе как гораздо более низкие в сравнении с теологией и схоластикой, а гуманисты — как нечто низшее по сравнению с наукой о человеке, занятия которой должны стать в центре внимания ученых и привести к моральному совершенствованию людей, «формированию их душ». Обрушиваясь на ученых-аверроистов, Петрарка отвергает в их лице всю средневековую схоластику, независимо от направлений.