Выбрать главу

Художественные и научные идеи Альберти нельзя отделить от его моральной философии: они составляли неразрывное целое, были сторонами его видения мира. В представлении Альберти эстетический критерий красоты следует прилагать ко всем сферам общественной жизни: «Достойнейшей… является красота, и к ней прежде всего другого следует стремиться… В какой степени наши предки, мудрейшие мужи, считали, что к этому нужно прилагать старания, указывают и их законы, и военное дело, и богослужение, и вся их общественная жизнь. Поистине невероятно, как они заботились о том, чтобы все было украшено, словно полагая, будто жизненно необходимое, лишившись убранства и блеска украшений, станет чем-то безвкусным и пресным». И далее — обращение к высшему в глазах гуманиста авторитету: «Сама природа… непрестанно испытывает высочайшее наслаждение от красоты, не говоря уже о тех красках, которые она создает в цветах»{291}.

Этическая концепция Альберти занимает заметное место в истории гуманизма. Первый из его трудов на эту тему — диалог «О семье». Идеи Цицерона и других античных авторов претерпели серьезные изменения. Формируется учение, в центре которого стоит волновавший всех гуманистов вопрос о том, может ли человек быть господином своей судьбы. Эта же проблема ставится и в последующих философских сочинениях Альберти — «Бегстве от несчастий» (или «О спокойствии души»), «Домострое» и др.

Как отмечалось выше, человек, согласно христианской доктрине, обладает свободой воли лишь в определенных границах; в главном же его судьба (фортуна) определяется богом. Подобное учение не могло удовлетворить итальянских горожан этой эпохи, как и их идеологов. Но для пополанов было неприемлемо и античное представление о судьбе как слепом роке (фатуме), которому стоики предлагали подчиниться, сохранив внутреннюю свободу и признав разумность всего существующего на земле. Альберти порицает пассивное подчинение судьбе. «Фортуна… — пишет он, — легко губит и топит семьи, которые бросаются в ее волны либо вследствие неумения обуздать себя во времена своего процветания… либо из-за недостатка благоразумия и твердости перед лицом враждебных обстоятельств»{292}.

Для Альберти прошлое и настоящее соединено тесной связью, настолько живой, что древних римлян он называет: мы, латиняне, и, развивая свою мысль о том, что фортуна не всемогуща, в поисках большей убедительности часто обращается за примерами к национальному прошлому Италии — римской истории. Былую мощь Римской империи, ее «господство над всеми народами» он объясняет тем, что римские граждане хранили наилучшие, святые, древние обычаи, стремились уподобиться своим предкам и даже «превзойти их славные деяния», а главное — считали себя обязанными отдавать все свои труды и талант родине, общественному благу, жертвовали «имуществом, кровью, жизнью для того, чтобы поддержать власть, великолепие и славу латинян». «Можно ли сказать, — заключает он, — что это являлось даром фортуны? Можем ли мы признать, что обязаны фортуне тем, что обретено [нами] благодаря нашей доблести?»{293} Справедливые законы и доблестные государи, мудрые советы, смелые деяния, тяжкий и напряженный труд, любовь к отечеству, вера, усердие давали возможность либо помимо фортуны упрочить свое положение и снискать себе почет, либо по воле фортуны достичь еще большей славы. «Как мы можем утверждать, что двуличная и непостоянная фортуна способна разрушить и уничтожить то, что мы хотим окружить нашей заботой и подчинить нашему разуму…?»{294} Таким образом, личные качества дают человеку силы оказывать сопротивление судьбе. Если человек благодаря им заслуживает похвалы в обычных обстоятельствах, насколько же похвальнее снискать славу тому, к кому судьба относится враждебно. «По этой причине побеждайте фортуну терпением, побеждайте несправедливость людей добродетелью, разумно и мудро применяйтесь к обстоятельствам и временам, скромно и доброжелательно, усердно и трудолюбиво перенимайте обычаи и привычки людей и прежде всего старайтесь быть… добродетельными». «В гражданских делах и в человеческой жизни разум, несомненно, могущественнее фортуны, мудрость — случайности»{295}.