Пожалуй, более всего окрашена горечью сатира «Мом». Сын ночи, злой и честолюбивый насмешник Мом вносит беспорядок в жизнь богов, которых он обвиняет в том, что из-за их пренебрежения делами на земле царит несправедливость. В результате интриги богов он был низвергнут на землю, где превратился в философа. Позднее Юпитер подвергает Мома за вносимые им раздоры суровой каре. Сам Юпитер, легкомысленный, неумный и тщеславный, желая исправить мир, все более запутывается в трудностях (что грозит нарушить разумный порядок в обществе), пока не решает оставить свой замысел, — идея, типичная для политической концепции Альберти, порицающего перемены. Самое сильное впечатление производит в «Моме» изображение людей: они обречены всю жизнь носить маски, которые сбрасывают только в момент смерти, когда Харон готовится переправлять их через Стикс. «Теперь я вижу притворство этого человека и то, что оно проистекает из обычая носить маску», — говорит умерший Геласт о своем бывшем друге Харону{323}.
Посвятив первую книгу «Застольных бесед» Тосканелли, Альберти пишет ему: «Ты, мой дорогой Пдоло, лечишь тела больных горькими и тошнотворными лекарствами, я же в этих моих сочинениях стремлюсь излечить болезни духа шуткой и смехом»{324}. Впрочем, Альберти намеревался исцелить человечество не смехом, а язвительной сатирой. Недаром «Мом», напечатанный в 1520 г. и до этого малоизвестный в Европе, близок по характеру «Похвале глупости» Эразма Роттердамского. Альберти пишет Паоло, что следует приучиться терпеливо переносить удары судьбы, если нельзя одержать верх над ней с помощью доблести. Представление о том, что человек — временами лишь игрушка в руках слепой судьбы, близко к концепции мыслителей XVI в. — Макьявелли и особенно Гвиччардини, полагавших, что не всегда людям удается благодаря своей доблести, смелости и упорству одолеть неблагоприятное стечение обстоятельств и воздействовать на ход событий.
Горечь сомнения, звучащая в некоторых трудах Альберти, а иногда даже полная утрата веры в людей — безумцев и лицемеров парадоксальным образом сочетается с оптимистическим звучанием других произведений гуманиста. Причину этого контрастного видения мира нельзя сводить к тягостным личным переживаниям, испытанным Альберти в юности. Мироощущение и мысль Альберти порой трагичны: он утрачивает свою уверенность во всемогуществе человеческого разума, будущее таит в себе угрозу чего-то неведомого, страшного, способного внезапно обрушиться на человека, каким бы стойким он ни был. Альберти временами ощущает невозможность находиться в том уравновешенном, безмятежно прекрасном мире, который создало воображение ранних гуманистов; может быть, он смутно чувствует несоответствие своих идеалов действительности: ему в меньшей мере присуща их счастливая способность не замечать дисгармонии между реальным миром и творимым гуманистами (и самим Альберти) мифом. Разлад, свойственный Альберти, не похож на душевное смятение Петрарки, лишь вступающего в новую эпоху. Это — скорее интуитивное предчувствие упадка Возрождения, который был, впрочем, пока далек; мир еще не обернулся для гуманистов своей трагической стороной, как это произойдет в период Позднего Возрождения и найдет свое выражение, к примеру, в творениях Микеланджело последних десятилетий его жизни. Отмеченная особенность мышления и мироощущения Альберти придает его произведениям особую глубину и напряженность.
Маттео Пальмиери записал: «1472 год. Леон-Баттиста Альберти, муж тонкого ума и редкой учености, умер в Риме, оставив превосходное сочинение об архитектуре»{325}. По мнению многих современников, он был «ученейшим, весьма красноречивым, по своему характеру прямодушным и щедрым, гордостью Флоренции и Италии, чей необычайный ум, божественный и всемогущий, достоин… восхваления и восхищения»{326}. С этой оценкой, если лишить ее характерных для того времени преувеличений, можно согласиться. Та роль, которую Альберти сыграл в истории итальянского Возрождения, обусловлена именно сочетанием его необычайно разносторонних талантов и гражданской направленностью его этики.
Эпилог
ЧЕЛОВЕК И ВСЕЛЕННАЯ
С 60–70-х годов XV столетия итальянский, и прежде всего флорентийский, гуманизм вступает в новую стадию развития. Вызвано это разнообразными причинами как внешнего, так и внутреннего характера. Прежде всего изменяется социальная и политическая обстановка. Республика Флоренции — главного оплота политических свобод — перерождается в синьорию. «Гражданский гуманизм» постепенно лишается основы, на которой он вырос. В творчестве отдельных мыслителей еще звучат характерные для него мотивы. Еще жив в 60-х годах Альберти; Аламанпо Ринуччиии в своих трудах призывает к активной жизни в обществе, политической деятельности, имеющей целью общее благо. Однако все отчетливее обнаруживается беспочвенность этих идей. Поэтому у многих гуманистов понятие деятельности, ее целей трансформируется: это уже не общественная деятельность, а только творческая — занятие наукой. Некоторые важные вопросы ренессансной философии либо были исчерпаны, либо утратили в изменившихся условиях свою актуальность. Вместе с тем перед гуманистической философией встают новые, более широкие проблемы, которые еще не могли ставить гуманисты предшествовавших поколений. Речь идет об основных проблемах бытия, о месте человека в космосе. Закономерно наступление следующего этапа в развитии гуманистической мысли — широкого философского обоснования гуманизма в плане онтологическом и дальнейшего возвеличения человека.