А на следующий день едем – стоит на рельсах как обычно. Я Игорю говорю, чтобы не останавливался, а ехал прямо через неё. Он испугался. Ну, мол, задавим же человека. А я ему говорю, что не человек это. А призрак. Привидение. Или, если без мистики рассуждать, то галлюцинация.
Ну, он и проехал сквозь неё. Глаза закрыл, да проехал. Потом мы повернулись. Смотрим, а она обратно за холм уплывает. Целая. Рассказали потом в депо. Наши не поверили. Они же тоже по этой стрелке ездят. Ничего никогда не видели. Ржут. Вы, говорят, таблетки никакие не пьёте? Или водку на дорожку? Придурки.
– О! Глядите! – зашипел дядя Игорь, мотнув головой вперед. – Вон она, красавица. Стоит. Нас ждет. Через неё ломим, как всегда?
– А ты чего, объехать с рельсов можешь? – засмеялась Нина Викторовна. Прямо! Полный газ!
Я повернул голову по ходу движения. В чудеса я не верил, поэтому повернулся с улыбкой, которая мгновенно превратилась в гримасу изумления, смешанного с холодком в животе. На полотне стояла красивая, высокая, белокурая девушка лет двадцати пяти. На ней не было никакой одежды и красивая фигура её просвечивалась так, что сквозь неё были видны кусты, камни и наши рельсы. Она глядела прямо мне в глаза. Или мне так показалось. Я не сдержался и крикнул очень громко, чтобы она уходила. Дрезина на скорости приближалась к фигуре. Я в последний раз глянул на девушку, когда мы были уже метрах в десяти от неё. На меня смотрели ласковые, но холодные, бесцветные глаза, не выражающие ничего. И, самое главное, наша дрезина в этих глазах не отражалась. Тут я зажмурился и сжался. Очнулся от хлопка по коленям.
– Назад глянь! – крикнул дядя Игорь.
Я оглянулся и увидел только белые локоны, уплывающие за этот проклятый холм.
– Это что вообще было-то? – я спросил хрипло и, видимо, испуганно. Потому, что и дядя Игорь, и Нина Викторовна громко засмеялись.
– Иллюзия, наверное,– сказал дядя Игорь.
– Фата-моргана, – выдохнул я, глядя на пустой голый холм.
– Или чей-то злой дух. Ждет кого-то. Но не нас, видать. Слава Богу…– жена его три раза перекрестилась, тихонько нашептывая непонятные слова.
До Орехово-Зуева доехали снова в полном молчании.
– Тут тебе выходить и идти вон туда,– дядя Игорь показал пальцем. – Там пассажирские от Москвы останавливаются. Последний вагон во-он там аж. Тебе надо только на последний вагон. К другим не ходи.
– Спасибо, что подвезли! – я спрыгнул с платформы и пошел туда, куда меня направили. Через отдельно валяющиеся шпалы, мимо пустых жестяных бочек и уже широких рельсовых линий, вдоль них и поперек. Шел к своему последнему приключению, вспоминая с неясным чувством тягостной тревоги только что пережитое короткое, но потрясающее наваждение. Я так и не понял, что это было.
– Ничего, в поезде обдумаю,– сказал я себе вслух, закинул привычно портфель за спину и ускорился в направлении платформы, куда вскоре подкрадется медленно сорок третий поезд. Моя последняя надежда. Моё последнее приключение с полтинником в кармане и почти тремя тысячами километров дороги домой.
Глава девятнадцатая
Станцию Орехово-Зуево рожали, похоже, в сладких муках самые изощренные и прожженные железнодорожные мыслители. Они наворотили
умопомрачительную головоломную канитель из чугунных паутин рельсов, шпал, семафоров и стрелочных рычагов, передвигающих тяжеленные металлические ленты. С помощью этих красно-синих рычагов смурные дядьки в несвежей старой форме каждые пять минут меняли рисунок паутины. Дядек было много. Если смотреть на чугунную головоломку сверху, то дядьки напоминали оркестрантов, которые исполняли свои партии в симфонии о бурлящей жизни чугуна и дерева. Вся композиция исполнялась слаженно и, если прислушаться, то почувствуешь, что приглушенный звон чугуна при движении стрелок – это продуманная, хорошо сложенная музыка разбегающихся дальних дорог.
Да и с горы, где живут большие ценители художественного искусства, эта графическая абстракция чугунных хитросплетений смотрится, наверное, как значительное произведение. Шедевр железнодорожно-художественных талантов, вложенных в неповторимые рисунки из грубых чугунных змей, которые то ли сматываются в клубок, то ли из него расползаются. А я смотрел как раз сверху. С пешеходного моста, который лихо перескочил провода для электровозов и рельсы для всех. С моста я мечтал первым увидеть медленное проникновение поезда номер сорок три в зону видимости, а потом уже бежать вниз, к последнему вагону и валиться в ноги проводнику.