Зелёная голова зелёного питона, ползущего по маршруту «Москва – Алма-Ата» вынырнула по стрелке прямо из-за последнего вагона, пылящегося на передержке товарняка, с трудом волоча за собой своё сытое тело, насыщенное людьми и чемоданами. Я бегом побежал с моста, попутно приводя себя во всемогущее предстартовое волнение, которое всегда помогало в спорте. Оно усиливало желание выиграть и могло вместе с тобой всё делать для этого вовремя и правильно. Последний вагон встал прямо под мостом. Кроме проводницы, тётки лет сорока в белой форменной юбке и в берете, из него никто не вышел. А в первые два вагона на полусогнутых ногах, придавленные тяжестью огромных чемоданов, прошлёпали трое мужиков и исчезли в ненасытном теле питона.
Я почти строевым шагом подошел к тётке и торжественно сообщил ей, что сил моих пытаться доехать до дома больше нет, как и денег, поэтому, если она меня не возьмет до Кустаная, я лягу на рельс прямо под последнюю пару колес, когда поезд тронется. И что её за этот кровавый финал моей пропадающей жизни расстреляют прямо на этой же станции.
– Юмор у тебя хороший, – проводница оглядела меня как член комиссии, набирающей новобранцев в армию. – А денег прямо-таки совсем, что ли, нет?
– Вот, – я сунул руку в карман и достал мелочь. – Пятьдесят пять копеек. Всё.
– Ему полтинник уже и не деньги! – тихо и шутливо ахнула тётка. – Да на них ты целых двадцать пять стаканов чая у нас можешь выпить. С заваркой, но, правда, без сахара. И нам прибыль неплохая: целых пятьдесят копеек.
Проводница сама была с хорошим чувством юмора.
А! – вскрикнул я, запуская руку в недра портфеля. – Я могу ещё целый пряник дать. Уникальный. Из города Городца. Полкило веса, не засыхает, вкуса со временем не теряет, а вкус такой, что меня из-за него чуть насмерть не убили. Хотели отобрать.
– А чего ж не отобрали? – захохотала тётка.
– Так я этим пряником их обоих и вырубил, – серьёзно сказал я, протягивая ей пряник.
– Ну, ты весёлый! Люблю весёлых. Не так тошно кататься в вагоне четыре тыщи километров туда, да обратно. Может, тебя в Алма-Ату довезти?
– В Кустанай. К маме с папой! – я пал на колени. Как вроде саблей мне мгновенно отсекли конечности.
– И к жене, – проводница прищурилась.
– Жены больше нет. Вот разводиться и еду, да, боюсь, праздник будет без меня. Заочно разведут.
– Как это? – проводница посерьёзнела – А так разве можно?
– Тесть у меня бо-ольшой там человек. Он может всё. Ну, вру, конечно. Президентом США не может стать.
– Вот бы мне заочно с моим развестись… – мечтательно вскинула глаза к небу она. – Видеть его не могу. Даже в ЗАГСе на разводе. А твой тесть не поможет?
– Поговорю. Он человек хороший. Любую гадость делает с отвращением.
Стукнули буфера. Поезд затрясся и задрожал как от страха перед дальней дорогой.
Проводница поднялась на нижнюю подножку, достала желтый свернутый флажок.
– Ну, чего прилип к земле? Коленки протрешь. Давай, прыгай зайцем. Потому как зайцем и поедешь. Будет у тебя четвёртая полка. Там всё самое дорогое ездит. Чемоданы.
– Да мне хоть восьмую полку. Все пойдет! – я влетел в тамбур как стрела из лука.
Поезд тронулся. Уже смеркалось. Был ранний вечер, который в начале сентября довольно быстро превращается в ночь. Но поезду было без разницы время суток. Он бежал по ровным рельсам без колдобин и ухабов на большой скорости. Потому, что при его тяжести соскочить с рельсов было невозможно. И мы с ним вот так быстренько поехали ко мне домой. Он на двадцать минут. Я – насовсем. Так мне тогда казалось.
Проводница затолкала меня в первое от туалета купе. Там сидели четыре бабушки. Одна другой моложе. Младшей было под шестьдесят. Мы с проводницей молча сняли из боковой ниши наверху скромные сумочки бабушек и затолкали их под сиденья.
– Здесь будешь жить. Если выживешь. – проводница улыбалась дружелюбно и открыто. – Давай полтинник-то. Зажучишь ведь. А я тебе на эти большие деньги чай буду носить. Двадцать пять стаканов. Я слово держу.
В нишу я укомплектовался с усилиями, но без мук. Там лежало байковое свернутое в рулон одеяло. Его я пристроил под голову. Портфелю тоже нашлось место сбоку.