– Ну, я же просила тебя! – прошептала Наталья, наклонившись прямо к уху. – Давай обратно. У людей билеты с местами. На вторую полку тоже не лезь. Застукают – так тебя сразу расстреляют, а меня с работы попрут. Лезь. Сейчас чаю принесу. Я оценил сворованную у меня ещё в Орехово-Зуево хохму, лежа отдал проводнице честь, стукнув вытянутой ладонью по пустой голове, и без энтузиазма поднялся.
Пока новенькие осваивались и переодевались, я вышел в тамбур и закурил.
Следом из соседнего купе вывалился полусонный и, похоже, вчера хорошенько врезавший водки мужик в пижаме. Плохо гнувшимися пальцами в руках он держал спички и коробку «Казбека». Стояли, в окно глядели. Я курил, а он пробовал достать одну папиросу, а не все сразу. От нас убегала влево и назад длинная деревня, из которой по проселочной дороге вдоль нашей железной ехали грузовик, бензовоз и бежали штук десять гусей. То ли они из грузовика выпали на кочке, а, может, просто не успели с утра хлебнуть бензина и с надеждой догоняли бензовоз. Деревня была красивая. Вся в деревьях, в палисадниках разноцветных, забитых ещё летними цветами, вся такая солнечная от бившего в неё прямой наводкой рассвета! Это была маленькая страна шустрых гусей, невянуших цветов, ласковых собак и бликующих брызгами рассвета оцинкованных крыш. В ней сразу же хотелось остаться жить и ездить с семи сорока пяти на бензовозе или, черт с ним, на грузовике.
– Ты, парень, из Москвы сам? – спросил мужик, мусоля во рту с трудом добытую папиросу. – Тогда помоги прикурить земляку.
Он не мог зажечь спичку. Промахивался ей мимо коробки. А если попадал, то в торец, об который спичка сразу ломалась. На полу подпрыгивали обломки спичек. Примерно половина коробки.
– Это я уберу без вопросов, – мужик согнулся и остался в таком наклоне минут на десять. За это время деревню мы проскочили и смотреть было не на что. Чистое пшеничное поле без комбайнов, тракторов и грузовиков снаружи и согнутый напополам мужик внутри. Я прикинул, что ещё минут через пять он уже сам не разогнется, наклонился, взял все обломки спичек в горсть и поставил мужика в человеческую стойку. Он посмотрел на меня очень проницательно и сказал, что он меня знает. Потому как мы с ним живем на одной площадке в доме восемьдесят два на шоссе Энтузиастов, строение третье, корпус «Б». Во-о! Ты ж меня тоже знаешь. Я – Игорёк. Ты – Витя Мухин из шестнадцатой хаты.
– Ты тоже к Юрасику едешь? – удивился он и сел на мусорный бачок.– А как ты узнал, что его уже посадили в «четверку» под Кустанаем? Я тебе не говорил. Я никому вообще не говорил ещё. Мать знает да я. Мы одни. А я еду потому как уже полгода пошло. Свидание дали на двое суток. Братан же он мне. Родный. Я вот ему водки везу, пожрать, чаю десять пачек и «Казбека» шестнадцать коробок. Нет, уже пятнадцать теперь. Ну, ничё, пятнадцать тоже хорошо. А сидеть вообще-то я должен. Потому как лично я упёр вечером из ихней конторы, где он бухгалтером зарабатывает, телевизор цветной. «Таурас». Он у них один. В приёмной директора стоял. Мы с ним остались после работы по чуть-чуть вмазать портвешка, он потом уснул, а я взял этот телевизор и через три пересадки на метро до Перово допилил. Ничё! Никто не тормознул. Смотрел его три дня пока мусора не подплыли. Забрали телевизор обратно. А Юрасика следователь допросил на другой день. И дурак Юрасик сказал ему и бумажку подписал, что это он по пьяне телевизор домой отнес, потом вернулся ночью на работу, чего-то там по дебету покумекал и спать остался. Я на суде выступил и сказал, что Юрасик вводит суд в заблуждение. Что мы и сами не знаем, кто нам его домой привез. На руках такую тяжесть мы и вдвоем бы через всю Москву не дотащили. Но прокурор встал и сказал, что чистосердечное признание позволяет назначить Юрасику срок для исправления всего два года. Судья – шарах молотком по столу и говорит, что прокурор прав и можно уже Юрасика забирать. Конвой его вывел. А я к судье подошел и мамой поклялся, что меня судить надо, что я унёс телевизор этот чертов. А судья, грубый такой человек, без жалости к невиновным, сказал, что если я ещё раз сюда заявлюсь пьяный, то меня засадят на десять лет сразу. Дурак полный. Чего бы я в суд самоходом ещё раз пришел? Ну, ты ж видищь – нет справедливости негде. Я зажег спичку, запалил ему папиросу и похлопал его по плечу.