После этой мысли сон отшибло начисто. Я ворочался, считал звезды, слушал разговор волн с прибрежными камнями, вникал в разноголосие невидимых цикад и думал, думал и думал о доме, о родимой казахстанской земле, которую мечтал обойти и объехать всю, до последнего километра, попросить у неё силы, заполнить ею разум и душу, а ей дать взамен мою любовь и умение рассказать о людях, делающих эту землю лучше и жизнь на ней – желанной.
Вот на этих мыслях и застукал меня рассвет. Я сел, посмотрел на тёмную пока реку, на просыпающуюся ватагу, на почти живой ещё костер, таинственно мигающий многочисленными глазами непогасших за ночь угольков. Встал, собрал в комок постель и пошел вниз к реке Оке. Искупаться, умыться и жить дальше, чтобы быть ещё ближе к отъезду домой.
Желание поскорее уехать становилось с каждой прожитой на берегу неделей почти маниакальным. Хорошо, что на десятки километров вокруг не было никаких психиатров. Вот только они одни могли понять меня не правильно и закрыли бы на излечение от навязчивого состояния, названного наукой ситуативным бредом.
Пахлавон подкинул в полуживой костер сухой травы, а на неё щепочки. А на щепочки три толстых доски. Потом повесил на рогатины чан с водой, поставил рядом пачку хорошего чая «Три слона», сел на песок, скрестив по-восточному ноги, и стал мирно ждать возрождения пламени. Евгений с Анатолием и Наилем, подтянув трусы повыше, чтобы их не забрала себе быстрая вода, разогнались и на несколько секунд разорвали течение, оставляя после себя дорожки в расступившейся до близкого дна реке. Они привычно нырнули и исчезли на минуту или больше, а появились метрах в ста от старта, прихваченные течением и снесённые вниз вдоль берега. Обратно они плыли как в кино, снятом в режиме рапид. И непонятно было – это река сопротивляется трём здоровым мужикам или мужики сопротивляются силе движения воды. Победила дружба человека с природой. Помаявшись вразмашку на низких гребешках волн, ребята минут через двадцать на карачках выползли с мелководья на песок. Перевернулись на спину, руки подняли к небу ладонями параллельно небу и жидким хором спели до половины гимн Советского Союза. Я в это время проходил мимо них в реку и спросил: – А гимн тут зачем был?
– А мы других песен не знаем! – заржал Анатолий.
– Гимн – великая сила. Плыву, мысленно его пою и живой выплываю. – потягиваясь произнес Наиль вверх, в небо.
Женя помолчал, потом вскочил, сделал двадцать приседаний и сказал:
– А чёрт его знает, почему гимн. Года три назад еле выплыли. Не знали хитростей таких заплывов тогда. Бугор потом подсказал как надо обратно добираться. Он местный. Вырос тут. Всё знает. А тогда Толян чуть не утоп вообще. Ну, мы тогда ему помогли, сами от этого силы сбросили. Кое-как выползли. Сели на мели на задницы и сидим. Дышим как астматики. Морды у всех бледные, покойницкие. А тут Толян ни с того, ни с сего гимн запел. Спел почти весь и сказал, что мы с Наилем герои. И его спасли, и Оку одолели. Потому, что нет преград советским людям. И нет таких высот, которые не падут перед строителями коммунизма. Ну, мы ему ответили, что он тоже герой. Потому, что запросто мог и нас с собой на дно прихватить, но этого не сделал. А, напротив, трепыхался активно, полз на волну как на амбразуру и выполз же. Герой. А героям что положено от радости победы петь? Не частушки же! Вот и пошло потом. Заплыв удачный сделаем – поем гимн. Традиция. Да и сила в гимне нашем серьёзная. Споешь – она частично в тебя переходит. Да точно говорю. Не вздумайте ржать. А то со мной будете дело иметь!
– А! – воскликнул Толян. – Он напрашивается! Наиль, угомони пацанчика. Пусть попробует татаро-монгольского ига кусок-другой. Ломай штангиста, Наильчик-богатырчик!
Они весело подпрыгнули в позе дикарей, танцующих обрядовый танец победы, после чего убежали на середину берега, на мягкий песок, и начали бороться. Толян с Женей окружали Наиля, кидались ему под ноги для захвата, висли на нём одновременно и попеременно. Наиль улыбался, стряхивая с себя нападающих как осенью дерево сбрасывает листву. Мягко и как бы нехотя.