Когда их посадили, Зайцева вызвали в райотдел культуры и освободили от должности за неумение вести культмассовую работу. Хотя до этого дали ему как раз за это умение семь похвальных грамот и один раз отправляли на отдых в Пятигорск по профсоюзной путевке.
Валетин обиделся на райотдел и месяц сидел дома. В кино иногда ходил с любимой девушкой Наташей, на которой не смог жениться, потому, что она неожиданно полюбила майора из какого-то военкомата и мгновенно стала майоршей. Зайцев решил не иметь больше никаких дел с культурой и девушками и пошел проситься на работу в милицию. Оперативником. Но в армии он, оказывается, не служил. По причине плоскостопия. Ну, само-собой, в милицию его не взяли. В газете городской он нашел объявление о том, что требуются рабочие на песчаный карьер и попал к Востряковскому. Пашет здесь уже семь лет и рад как докладчик политпросвета бурным и продолжительным аплодисментам. Ну, ещё было трое друзей со двора, которые не фордыбачили, а жили нормально, семьи имели, детей малолеток. Мы с ними в домино играли на детской площадке за крохотным столиком и спорили по вопросам заграничной жизни, про которую знали из ругательных статей в «Правде» и «Известиях», выясняли правдивость предположений наших ученых о том, что все мы, люди, происхождением из пучины морской. Из воды вообще. Что сперва у нас даже жабры были, а после отпали, когда мы на сушу выползли. В итоге все были не согласны с учеными. Искали друг на друге следы отсохших жабр. И не находили. Короче, не скучно жили мы с кентами. Мне не хватало только любви. Женщины не хватало, которую хотелось на руках носить по набережной Невы, а не мацать в грязных подъездах. Но не везло мне с любовью почему-то. Я пять лет оттрубил на земснаряде, до двадцати семи лет без каких-то копеек. Там у нас женщин не было, не считая бабушки Таси, табельщицы. Ей перевалило за шестьдесят и её очень уважали за обходительность и мудрость. Всем, кому она давала житейские советы, удавалось всё, если они исполняли их так, как баба Тася указывала.
Пошел я к ней. Рассказал, что не могу знакомиться с девушками, а мне уже под тридцать. И жить хочется по-мужски. То есть, с женщиной и своими детишками, а не придурком, который только книжки читает, да в домино долбится с дружками. Баба Тася подсказала мне умную идею. Надо было спасти девушку от хулиганов или от пожара, ну, на крайняк – вынуть её из речки, когда она тонет. В спасителей своих девки влюбляются автоматически и с таким смелым и надёжным защитником готовы жить хоть в шалаше, хоть в общаге. Вот я потратил год, мля, на то, чтобы отловить ситуацию. Но никто, мля, не тонул ни хрена, На пожары раньше меня прилетали брандмейстеры. А хулиганы приставали к таким пройдам, на которых и клеймо уже некуда было лепить. Порядочных тургеневских наивных и нетронутых грязными лапами девушек никто и не трогал.
Тогда я договорился с Кузей и Зайцевым, что они в Петергофе, куда забредают романтичные неиспорченные девчушки поглазеть на прелести архитектуры и фонтаны, сыграют шпану мелкую, привяжутся к симпатичной, не старше двадцати пяти лет кукле, а я её от них спасу и познакомлюсь на законном основании. Даже домой провожу, чтобы такая же шваль её снова по пути не осквернила лапанием за грудь и за задницу. Пошли мы в Петергоф, слонялись там часа три пока не попалась красивая одинокая девушка с каштановым курчавым распущенным волосом, с ридикюлем в руке и загадкой в глазах. Мужики пошли к ней приставать, а я изготовился в сторонке для внезапной смелой помощи. Когда Зайцев стал стягивать с неё сумочку, а Кузьма нахально обхватил девку из-за спины за плечи и уложил свои грабли точно на её выдающуюся грудь, она заверещала что-то наподобие «ой, мамочка моя!», я орлом выпорхнул почти с небес и с ходу двинул Зайцева в дыхалку, а Кузю схватил за руку, оторвал его от девчонки, развернул и со всего маху воткнул мордой в ближайшее дерево. Оба свалились как обезглавленные командирской саблей, а девушка кинулась мне на шею, тряслась и бормотала что-то невнятное вперемежку со словами: «Я так Вам благодарна!».