– Ну, не в прямом смысле, конечно. – Тётка мизинцем подтерла контур помады на нижней губе. – Вернулась домой в Томск через три года. Рассказала, что с осени до весны они плутали по лесу. Выйти не могли. Построил мужик шалаш. Сделал лук, стрелы заточил камнем острым, тетиву сплел из какой-то болотной травы. На зайцев охотился, на куропаток и глухарей. С земли ели ягоды разные да грибы. Костры аккуратно жгли до тех пор, пока у него в зажигалке бензин не кончился. Он, правда, пробовал камнями искры высекать, палку тонкую крутил ладонями в дырке на старом пеньке. Раза три у него фокус с палкой получился. Пожарили они что-то там.
Напоследок. А потом месяц всё сырое ели. Представляешь, парень?
Я сделал сначала круглые, потом квадратные глаза и очень торопливо замахал руками. Давайте, мол, дальше. Жутко интересно.
– Ну, так выбрались же они из леса! – извлекал я из себя правдивую радостную интонацию. – Домой приехала. Хорошо. И приключение поимела, и отдохнула на все сто, и мужик имелся путевый. Смелый и сообразительный.
Я всё это произнес с искренней радостью за счастливый финал приключения.
– Погодь!– вскинулась тётка строго, но почему-то улыбалась. – Так ты мне веришь или придуриваешься? Это ж муромский лес! Таинственный и колдовской! Веришь, что они с осени до весны там шарахались? Это бесы их водили-блудили! Лешие, то есть. Или ты думаешь, что я способна такое насочинять и врать безответственно?
– Ещё как верю! – Я даже чуть крестом себя не осенил. Но удержался и вместо этого честь отдал. Ладонь к «пустой» голове торжественно приложил.
– Ага, – оживилась тётка и пошла ещё медленнее, разглядывая меня с удивлением. – Ты же не из нашей группы? Сам по себе? Ну, ладно. Не отбивайся от нас. Тут пропадешь – никто и не заметит. А подруга наша из леса через полгода выбралась. Из травы сплели они себе осенью и штаны толстые, свитера, даже пальто и шапки на головы. Перезимовали в домике из снежных кубиков. Мужик сделал. Потом весна. Они голодные. Зимой-то охота похуже была. Ели совсем маленько. Начали весной всякую траву лопать. Опять же – ягоду раннюю. Травились раз пять до полусмерти. А потом лес кончился. И вышли они почти там же, где и вошли. Круг дали – километров сорок по чаще непролазной. Вышли прямо под село Борисоглеб. Около двадцати километров от Мурома. А в селе этом древнейший монастырь. Черт знает с какого века стоит. Ну, они туда вломились. Отогреться и отоспаться чтоб. И поесть нормально. Так ведь и остались там оба ещё на два с лишним года. Она в женском отделении монастыря, он – в мужском. Но, всё одно, как-то они встречались. А когда почти полтора года они там смиренно и бесплатно вкалывали Бога ради, Машка ни с того, ни с сего забеременела и настоятельница это заметила первой, да выгнала её как блудницу. С позором и волчьим билетом. То есть с запретом возвращаться в этот монастырь, дабы не сеять в нём скверну среди монахинь. Ну и поехали они с мужиком к ней домой. В Томск. А в Томске у неё муж был и пацан пятилетний. Вернулась – пацану уже восемь. Во втором классе уже мучился. Муж её через пару лет мысленно похоронил после ответа из милиции, что розыск результата не дал. Портрет её увеличил в фотомастерской и поставил в черной рамке на трюмо. Сынку сказал, что мамка в отпуске заболела холерой и в далёкой неизвестной больнице богу душу-то и отдала. И могилки нет. Сожгли мамку, так как от жутко заразной напасти померла она. Сынок поплакал дня три, а потом записался в школьную футбольную секцию и про неё, бедолагу, забыл напрочь.
– Так вернулась-то она не одна. Это ж смертельный номер – приехать через три года с новым мужиком к старому, но живому, – вставил я скороговоркой, так как тётка говорила беспрерывно и самозабвенно.
– Ну, так и я про то!– воскликнула она. – Жуткая была картина. Соседи рассказали мне потом. – Мужики стали беседовать на кухне с глазу на глаз. Ну и новый, лесной леший этот, глаз старому мужу и подбил. Даже два. И с лестницы его спустил. Догнал, дал пендаля и приказал исчезнуть из его и Машкиной жизни, раствориться в пространстве и пропасть совсем.
Утром законный с прошлых девяти лет муж пришел с двумя друзьями. Хотел коллективно удалить новенького ханыгу из семьи разбитой им, гадом.
Но за шесть месяцев лесных испытаний и приобретения монастырской праведной веры в Божью справедливость, тамбовский волчара этот, одичавший в чащобе и келье монастыря до звероподобия, отделал всех троих убедительно и нещадно, связал всех бельевой веревкой, поймал на улице пустой грузовик, закинул с шофером всю связку в кузов, дал шоферу много денег, которые не потратил в лесу и в монастыре, и велел ему отвезти груз на Урал в город Кыштым по такому-то адресу и передать их такому-то человеку. И записку шоферу лично запихал в нагрудный карман. Чтоб не забыл в Кыштыме передать его другу. Всё. С тех пор всё утихло. Родилась девочка. Назвали её Мурой. В честь Мурома, где их судьба лбами столкнула. И живут хорошо. В отпуск недавно сюда ездили. В лес сходили. Вышли через час весёлые. Потом в монастырь пошли. Поздороваться. И в заключение нарезались коньяка в целях освежения памяти и чувств. После чего сразу дунули на автовокзал муромский и уехали, как им казалось, домой. В Томск. А каким-то боком их занесло по пьяне в Тамбов, к нему домой. Там, ясное дело, жена, двое детишек погодков, тринадцати и четырнадцати лет. Жена его увидела с Машкой, поплакала минуты три, а потом выгнала их обоих с помощью крышки от кастрюли. Чемодан с его вещами потом в окно выбросила. Машка сразу протрезвела, взяла этот чемодан, дождалась первой легковушки и уболтала шофера отвезти их на вокзал. Через двое суток они уже были в Томске и снова стали жить-поживать, да добра наживать. Счастливые, блин, аж слюнки у меня бегут. Вот тоже приезжаю третий раз в Муром. В кафушке этой, если посчитать, в общем недели две просидела. Пила всё подряд. И коньяк тоже. Но впустую. Это я к тому, что чужую судьбу напрокат не возьмешь и к себе не приладишь. Живу одна. И хорошо. Езжу вот куда хочу. Мир смотрю.