И пошло движение! Почти без травм и гадких неожиданностей вроде пухлых, пустых внутри невысоких грибов серого цвета, на которые не стоило наступать. Когда его раздавишь, раздается глухой хлопок и вокруг сантиметров на тридцать разлетаются липкие розоватые тонкие пластинки. Они приклеиваются ко всему намертво. Ни отодрать, ни соскоблить. Левая нога моя так и смотрелась. Будто я родом из авторитетного индейского племени, где все разрисованы аляписто и бессмысленно как стены в общественном солдатском сортире.
Вот так успешно полз я вперёд или вбок. Точно не скажу. Но не назад – определенно. Число метров, а, тем более, километров, которые остались за спиной, посчитать было невозможно, а пытаться угадать – глупо. За час я мог прорваться на целый километр примерно. А за два следующих – метров на двести. Я читал давно уже, что вокруг Амазонки и где-то в Камеруне джунгли такие, что все, кто лезет в них по делам, прорубают себе дорогу короткими мечами или топорами с широким лезвием и длинной ручкой. И что никакой дурак в одиночку туда не пойдет, хоть руби его на мелкие части тем же мечом перед первым деревом джунглей. Сколько там народа пропало, и не считает уже ни одно правительство. И мне подумалось, что надо бы сюда, под Муром, затащить в местную русскую чащу амазонских лихих парней и затолкать их уговорами хитрыми в самые дремучие места. Думаю я, что присвоили бы они через месяц слепого блукания по буреломам и лесным болотцам муромских дебрей если не первое, то хотя бы третье, почетное, место. Как почти непроходимым и погибельным местам на Земле.
Я уже накатал ритмику своего продвижения по непролазным кущам, успокоился, два раза прикладывался на ходу к прянику и бутылке, в которой воды почти не убыло, что-то насвистывать стал. Вошел в себя, значит. Главное, что не было испуга заблудиться, потеряться и дать дуба под вековой сосной без оркестра, трогательных речей и слёз родни. Я уже и не пытался определять север по мху на стволах. Мох был со всех сторон. Да я, собственно, и не задумывался перед лесом, откуда я вхожу – с юга или с востока.
Вот тогда я целиком пришел в себя и восстановился морально, физически и укрепился в мысли, что я, возможно, и не герой. Но мужчина, достойный уважительного поцелуя английской королевы, Как доблестный покоритель дикой природы и первооткрыватель заповедных мест, на которых ещё не стояла ничья нога.
Ещё метров пятьсот пролетели гораздо быстрее черепахи. Раза в два. Уколам в ноги я больше не сопротивлялся, точнее никак на них не реагировал. Видимо, едкая трава внедрила под кожу достаточное количество легкого яда, который уже работал там как анестезия. У меня даже появилась возможность по ходу передвижения оглядывать себя со всех сторон точно так же, как я разглядывал окружавший меня лес. В себе я ничего интересного не обнаружил. Кроме глубоких царапин на руках, радужных пятен на брюках и кофте, да неглубоких дырочек на ногах, на которых засохла кровь. Ну, правда, сами ноги выглядели живописно. Розовые грибные споры вперемежку с этими окровавленными дырочками, с синяками от коленей до туфель и золотистый налет пыльцы на всём этом создавали приличную художественную работу природы в стиле очень абстрактном. А вот в лесу стал замечать и видеть то, что на первых километрах путешествия по дебрям было напрочь отодвинуто от восприятия слетающими на меня болезненными неожиданностями. Стал я слышать и других птиц кроме той, истеричной, которая почему-то всегда была очень близко. Я уставился в то место пространства, откуда разорялась как баба базарная эта не затыкающаяся ни на секунду птица. Я искал взглядом что-то большое с растрёпанными перьями и огромным клювом, из которого извергались эти ужасные звуки. Но там, откуда летели в округу сумасшедшие вопли, никого не было. Твёрдо верящий в то, что чудес не бывает, я стал высматривать объект поменьше. Кто-то же верещал так дико. И наконец засек маленькую, чуть крупнее воробья серенькую пичугу. Она сидела прямо над моей головой. То есть, все время перелетала поближе, не отпускала меня одного. Не открывая клюва, птичка выдувала из своего мелкого тела этот холодящий кровь звук, похожий на предсмертный вопль человека, летящего на асфальт с девятого этажа. Я сказал птице, что ей надо учиться петь правильно или хотя бы чирикать и стал прислушиваться к остальным. Другие птицы верещали, свистели, булькали, каркали и даже квакали как лягушки. Хотя это были точно не лягушки, которым абсолютно нечего делать на кронах деревьев.