В какие деньги, с учетом воровства и взяток, обходилась народу армия чиновников – учесть невозможно. Можно примерно представить лишь, чего стоила она государству. Высший орган государственной власти, Государственный совет, состоявший в конце XIX в. из 80 человек, обходился в 1 318 137 рублей в год! А был он, по существу, богадельней для престарелых бюрократов.
По единодушным отзывам современников, не слишком блистательным был и культурный облик чиновничества. Уездное общество вплоть до ХХ в. ограничивало свои внеслужебные интересы карточной игрой, пьянством, сплетнями и интригами, так что гоголевский Ляпкин-Тяпкин, бравший борзыми щенками, т. е. увлеченный псовой охотой, может считаться все же человеком с разносторонними интересами. Картеж был настолько распространен, что иногда в присутствиях на несколько дней останавливались все дела: начальники отделений и столов сражались «на зеленом поле». Круг чтения даже губернских чиновников, если о таковом можно говорить, в основном ограничивался местными «Ведомостями» и «Северной пчелой», да и то… В Оренбургской губернии в 1842 г. подписчиков на губернскую газету не оказалось, в Тамбовской в том же году их было 12, а в Тверской в 1849 г. таковых оказалось 6. Среди читателей публичных библиотек даже в конце XIX в. чиновники составляли не слишком большую долю. Хорошо знакомый с чиновничеством известный издатель А. С. Суворин писал так: «Русские люди высшего образования ничего не читают; поступив на службу, и по прошествии некоторого времени русский человек выходит невеждой, ибо сам считает себя образованным, и другие считают его таким, а у него остались смутные понятия, ибо прежнее образование не обновлялось и не развивалось чтением; о научных предметах начнет говорить – чепуха, поклонение старым богам; если что прочтет, хвалит на удачу, восхищается без толку и без толку ругает, и все с видом знатока; особенно если успел на службе попасть в большие чины. Учителя не составляют из этого исключения. Некогда читать» (Цит. по: 150, с. 22). А ведь это речь идет о второй половине XIX в. и о людях с высшим образованием, да и не о провинции, а о столице!
Подавляющее большинство чиновничества на низших должностях принадлежало к «несчастливцам», к маргинальной части российского общества, разночинцам. Хотя дворянство и обладало почти монопольным правом на государственную службу и преимуществами при ее прохождении, карьера чиновника мало привлекала дворян, и оно шло предпочтительно в службу военную. Чиновник в глазах дворянина был «приказным», «крапивным семенем», «щелкопером», «бумагомаракой», а в глазах военных – презренным «стрюцким», «стрюком», «шпаком», «штафиркой». Так что во второй четверти XIX в. из 114 служащих Московской палаты уголовного и гражданского суда дворян было всего 12; среди прочих 54 были выходцами из духовенства, 33 – обер-офицерские дети, т. е. дети лиц из податных сословий, выслужившихся в офицеры, 7 – воспитанники Московского воспитательного дома (т. е. незаконнорожденные неизвестного происхождения), 45 – из приказных и канцелярских служителей. Но это в Москве, в одной из центральных и «помещичьих» губерний, в губернском учреждении. В Оренбургском уездном суде из 15 чиновников тогда же из дворян было трое, из духовных четверо, из обер-офицерских детей четверо и из потомственных канцеляристов четверо же. В целом по Калужской, Тамбовской и Оренбургской губерниям дворяне в местных учреждениях составляли 21 %. Естественно, что единственным источником существования для чиновников-разночинцев было жалованье, как мы уже видели, ничтожное и… взятки.
Разница в чинах и должностях, происхождении и окладах жалованья была не только формальной. Бюрократы высокого ранга держали себя большими барами, а своих подчиненных рассматривали примерно так же, как помещики смотрели на крепостных. Ф. В. Булгарин писал: «Прежде начальник никогда не говорил подчиненному иначе, как ты, и даже проситель никогда не слыхал вежливого слова от сановника. У большей части сановников в приемной комнате не было даже стульев, а у иных просители должны были ждать в сенях или на улице» (23, с. 392). Виленский генерал-губернатор И. Г. Бибиков, по словам его чиновника, «ума недальнего, болтлив, бестактен и уверен в превосходстве своем над всеми ему подвластными до такой степени, что не допускает ни малейших противоречий». И это еще сущие пустяки. Костромской губернатор генерал-майор И. В. Каменский выбил зубы своему правителю канцелярии, очевидно, по привычке к кулачной расправе: он был переведен в Кострому с поста волынского губернатора за избиение своего вице-губернатора. Ревизия сенатора Б. Я. Княжнина Новгородской губернии обнаружила крайнюю грубость губернатора, после разговора с которым подчиненным приходилось оказывать медицинскую помощь (115, с. 14, 35; 72, с. 35). Впрочем, признаем, что подчиненные нередко и заслуживали этого уже по своему нравственному облику. В. Г. Короленко, описывая нравы ровенского уездного суда, вспоминал историю с запившим архивариусом: «Крыжановский, жалкий, как провинившаяся собака, подошел к судье и наклонился к его руке. Отец схватил нагнувшегося великана за волосы… Затем произошла странная сцена: судья своей слабой рукой таскал архивариуса за жесткий вихор, то наклоняя его голову, то подымая кверху. Крыжановский только старался облегчить ему эту работу, покорно водя голову за рукой. Когда голова наклонялась, архивариус целовал судью в живот, когда поднималась, он целовал в плечо и все время приговаривал голосом, в который старался вложить как можно больше убедительности: