Д. О.: В нашем разговоре были затронуты по крайней мере две разновидности пути, а именно: приключение или авантюра и путешествие как инициация. Можно различить их темпорально. Всякое путешествие — это не только освоение пространства, но еще и расширение времени либо вперед, либо назад. Авантюра связана с неким ускоренным проживанием своих жизненных возможностей, это постоянное приближение наступающего временного горизонта и, в наиболее отчаянные моменты, попытка перешагнуть этот горизонт. А путешествие как инициация представляет собой прямо противоположное. Бодрийяр справедливо замечает, что самая глубокая и радикальная форма бегства — это бегство во времени. В случае инициации мы имеем дело с явным регрессом в архаику. Например, можно приехать в Париж и почувствовать, что ты всегда знал это место, что какая-то утерянная часть тебя пребывала здесь искони. Подобное соединение души и ландшафта будет инициированием в собственном смысле слова. Я подозреваю, что каждый человек в той или иной степени знает, что это такое. А если коснуться авантюры, то у меня нет полной уверенности, что нам явлен сильный модус пути, по причине того, что спонтанное оскучнение, как говорит Александр, необходимо предваряет выход на путь странствия. Другими словами, когда утрачивается чувство новизны, когда исчезает удивление от обычных и простых на первый взгляд вещей и иссякает внутренняя мобильность, тогда возникает потребность в искусственном возбуждении. Становится необходим какой-то импульс, который выбросил бы тебя из орбиты привычного. Ведь своими силами ты уже не способен сойти с этой орбиты. Приключение — заманчивая игра, это образ жизни, а не сама жизнь. Нет ничего проще, чем не заметить момента, с которого тебе уже не нужно покидать свой дом, отказываться от устоявшихся привычек, а достаточно усесться у камелька в теплом кресле, взять книжку и прочитать страниц пятьдесят-сто о доблестных путешественниках, удивительных странах, коварных чужаках и прекрасных принцессах. Между прочим, именно так однажды и случилось. Вспомним, что после великих географических открытий очень популярными стали так называемые путешествия по карте, когда любой мог испытать самые невероятные, немыслимые приключения, но лишь в своем воображении, исключительно в форме текста.
Я хочу вернуться к идее, что неброский мотив странствий распознается в том случае, когда путь выбирает нас, а мы, в свой черед, отказываемся от планирования траекторий, удерживаемых начальным и конечным пунктами следования. Если эти моменты налицо, мы погружаемся в поток, который отныне несет нас, в «поток, бурливый как река». Я вспоминаю высказывание Хайдеггера, говорившего, что «путь — это путь в пути», «Weg ist Weg im Unterwegs». Представьте себе дорогу, делающую крутой поворот. Вы уже не видите, что находится позади и еще не ведаете, что откроется буквально через единое мгновение. Это и есть Unterwegs, или средопутье, как я бы сказал. Существуют различные тактики перемещения. Некоторые из них мы немного затронули, другие можно восполнить из контекста, третьи по большей части остались за кадром. Но дело не в том, чтобы охватить все варианты, скорее куда интересней выявить генеалогию пути — то, как он воплощается в различных исторических формациях. Мы ведь помним, что корень «путь», «дорога» присутствует не только в слове «апория», но и в слове «метод». Гадамер в одной работе замечал, что методичность — это способность вновь и вновь следовать пути, по которому уже проходили. А куда ведет путь, которым уже проходили? Видимо, туда, где мы уже не раз бывали, а точнее — откуда еще ни разу по-настоящему и не выбирались. Ландшафт такого пути можно представить структурой лабиринта, из которого принципиально не существует исхода, потому что кроме этого лабиринта больше ничего нет, никакой открытой местности, не зажатой душными простенками. Ты способен попасть всего лишь в отсек, в котором кто-то побывал до тебя, то есть можешь еще одни раз воспроизвести определенный сегмент существующей картины мира, проговорить отрывок того или иного уже сказанного текста или повторить фрагмент уже созданного изображения. Это будет чисто методической процедурой, на которой в значительной степени базируется и от которой отталкивается современный постмодерн. Однако далеко не всегда метод понимался таким образом. Древнегреческое понятие «мефодос» означало прежде всего следование пути, носящему освобождающий характер. Оно имело точно обратный смысл по отношению к нынешней методичности. Например, в платоновской космологии метод сопряжен как раз с выходом из бесконечного лабиринта, воспроизводящего одну и ту же навязчивую явь, с оставлением пещеры теней ради созерцания истины. Здесь я хотел бы остановиться на весьма тонком моменте. Да, в древнегреческом понимании метода истина побуждает выйти на путь, но не как цель. Побег из пещеры теней — хотя и движение к истине, но не потому, что она гарантирована в конце, а потому, что питает сам путь и по мере пути становится собственно истиной. Она побуждает себя искать, но лишь в силу того, что, пока ее не нашли, она есть не сама истина, а только движение к истине. Знаем ли мы, что в действительности важнее — идти к истине или достичь ее? И если мы чего-то в конечном счете достигнем и на этом остановимся, то будет ли у нас право сказать, что это и есть истина?