Вечером третьего дня в мою «берлогу» заполз вместе с термосом, полным горячего кофе со сливками, Роджерс. Всегда спокойный, в этот раз он был встревожен. Оказывается, по рации передали, что Белый Шторм прекратится только 18 февраля, то есть через пять дней, а у нас продуктов и газа в обрез.
– Надо спускаться! – резюмировал он.
– Роджерс, чтобы попасть на Аконкагуа, я пролетел 20000 километров, потратил уйму денег… Нет! Пока не поднимусь на вершину, с горы не слезу.
– Камил, я знаю много плохих историй. Горе дела нет до наших желаний. Каждый год здесь гибнут люди. Не хотелось бы пополнять этот счёт. Нужно спускаться!
Я молчу.
Роджерс встаёт и, пробурчав что-то, уходит.
Я в растерянности… Понимаю – спускаться надо, но примириться с этой мыслью не могу: отступление для меня равносильно поражению. Что делать? Мысленно обращаюсь за советом к Танюше. В последнем эсэмэс она писала: «Не рискуй, ты нам нужен живой!» Как же быть? И жена призывает к благоразумию. Но моё упрямство всё же взяло верх над здравым смыслом. Буду идти до последнего! – решил я.
Натягиваю ботинки и, согнувшись от ветра пополам, пробиваюсь к заваленной снегом конуре проводника. Упругие удары воздуха бросают из стороны в сторону. Сквозь снег вижу, что на плато осталось всего три палатки, но и там люди уже вытащили рюкзаки. Похоже, собрались уходить.
Роджерс потеснился, и я, поджав ноги, кое-как умещаюсь у входа (его палатка меньше моей). Глядя на проводника в упор, бодро сообщаю: «Три палатки ещё стоят!»
– Камил, мы не можем жить здесь ещё пять дней. Нужно спускаться. Переждём непогоду и восемнадцатого вернёмся, – почти умоляет он.
– У меня пермит до семнадцатого, – парирую я и, лихорадочно прокрутив в голове альтернативные варианты, предлагаю:
– Давай так: если ветер завтра ослабнет, возьмём самое необходимое и налегке, без палаток, идём на «Берлин». Ты говорил, что там есть хижины. Переночуем, а утром видно будет. Метеорологи часто ошибаются в своих прогнозах. Вдруг повезёт!
Проводник как-то странно качает головой: сначала отрицательно, потом утвердительно. Видя, что я смотрю с недоумением, вносит ясность:
– Си! (Да!) Но если Шторм не ослабнет, спускаемся! Договорились?
Крепкое рукопожатие скрепляет наш уговор.
Проснулся в состоянии, схожем с ожиданием чуда. Высовываю голову наружу. Ура!!! Создатель услышал мои молитвы! Непроницаемый войлок туч на востоке, откуда и дуло, распался на рваные лоскутки, обнажив кое-где синеву неба. Снег чуть сыпет, вялые порывы ветра едва шевелят поземку. Я воспрял. Одеваюсь и выползаю из палатки: вокруг сплошь «выбеленные» хребты, купающиеся в лучах восходящего солнца..
Под нами бугрятся мощные пласты облаков, скрывая ущелья и более низкие вершины. Над всем этим белым волнистым простором царствует туповерхая громада Аконкагуа.
Палатка Роджерса ожила. Из неё показалась голова. Проводник тоже повеселел. Первым делом вытащили для просушки спальники. Отобрали и сложили в рюкзак Роджерса вещи, которые понадобятся для восхождения, и, надев кошки, медленно зашагали к тропе. Она почти сразу резко забирала вверх. К счастью, иногда перемежалась пологими участками. После трёхдневного лежания при ощутимой нехватке кислорода тело не слушалось, и вместо планируемых четырёх часов до лагеря «Берлин» ползли шесть с половиной. Это для меня был самый тяжёлый переход. Ноги под конец заплетались, в голове гудело как после глубокого похмелья. Ничего удивительного: 6000 метров – это уже серьёзно. Тут запросто можно заработать отёк лёгких и отдать концы.
В лагере «Берлин», действительно, стояли вполне приличные хижины, похожие на шалаши. (Их построили немецкие альпинисты, поэтому лагерь и назвали «Берлин».) Выбрали хижину пониже и поменьше – в ней будет теплее ночевать. Я расстелил на топчане спальник и замертво повалился на него. Уснуть не получалось. Погрузился в какую-то беспокойную дремоту, перемежающуюся полубредом. Поднялся лишь тогда, когда Роджерс вскипятил снеговую воду и заварил ею китайскую лапшу. Есть не хотелось, а вот чай с лимоном я с жадностью выпил. Кажется, четыре кружки. Проверил пульс – в покое 109 ударов в минуту. Многовато!
Ветер выл за стенкой голодным зверем, но в хижине он был не страшен. Ночью раз десять просыпался от приступов удушья – высота не позволяла забыть о себе. Часто-часто дыша, восстанавливал содержание кислорода в крови, но через некоторое время приступ удушья повторялся. Надо сказать, пренеприятнейшее состояние: вдруг охватывает такая неконтролируемая паника, что, кажется, ещё минута – и умрёшь.